Заговор францисканцев

Свят Господь, единственный наш Бог.
Ты творишь чудеса...
Ты велик, всеблаг,
Ты высшее благо...
Ты есть любовь,
Ты есть мудрость,
Ты есть смирение.
Ты – терпение,
Ты – красота,
Ты – мир душе,
Ты – радость,
Ты – справедливость...
Ты есть вечная жизнь, великий и чудный...
милосердный Спаситель.

Хвала была великолепной и вдохновенной, однако Конрада она разочаровала. Ни намека на видение серафима, вдохновившего сей восторженный порыв. Он снова перевернул лист, и Лодовико указал ему на несколько приписок, сделанных мелкими буквами, но красным цветом. Две коротких фразы под и над «тау» свидетельствовали, что благословение и символ начертаны рукой самого Франциска.

– Должно быть, фра Лео добавил эти примечания позднее, – пояснил библиотекарь.

Почерк наверняка его – еще мельче, чем у его учителя, если такое возможно. Лодовико проследил пальцем более длинную приписку над благословением, сделанную теми же красными чернилами и той же рукой. Не дождавшись отклика Конрада, он сам начал читать через его плечо:

– «Блаженный Франциск за два года до смерти на сорок дней удалился на гору Ла Верна, дабы почтить Блаженную Деву Марию, матерь Божью, и архангела Михаила. И Господь возложил на него свою руку. После видения и слов серафима и запечатления на теле его ран Христовых он сложил хвалу, записанную на обороте этого листа, и записал ее своей рукой, благодаря Господа за милость, ему ниспосланную».

Лодовико взял пергамент из рук Конрада и возвратил на место под стеклом. Конрад, стоя за его спиной, раздумывал о прочитанном, а также и о том, с какой готовностью библиотекарь показал ему записи.

– Довольно странно, не правда ли, брат? – сказал он.

– Что странно, Конрад?

– Хвала. Она написана не той рукой, что благословение Лео, – очевидно, под диктовку, однако тот, кто оставил приписку, утверждает, что это собственноручная запись святого Франциска. Мне приходит в голову, что брат, писавший под его диктовку, – а это, вероятно, был фра Лео, – и брат, оставивший приписки красным, были два разных человека.

Лодовико застыл, склонившись над крышкой ящика, вплотную разглядывая пергамент. Впервые Конраду почудилось движение жизни под маской его лица: углы губ оттянулись книзу, брови чуть сдвинулись – крошечная щель открылась в броне непроницаемости.

Не дав фра Лодовико ответить, Конрад добавил:

– Не подскажешь ли мне, какие еще хроники ордена стоит прочитать?

Возвращение в Сакро Конвенто прошло гладко – пожалуй, слишком гладко, как заметил Конрад два дня спустя в разговоре с донной Джакомой. Они вместе ели суп на кухне ее дома, и он вел отчет о событиях последних дней. Конрад с благодарностью принял и горячую похлебку, и огонь, разведенный в печи, потому что осенние дни уже стали почти такими же холодными, как ночи, а затянутые промасленной кожей окна были слабой защитой от непогоды. Маэстро Роберто только что вставил в окна дополнительные рамы, но Конрад догадывался, что старой женщине нелегко придется зимой, несмотря на пергамент в окнах, ковры на стенах и огонь в очагах.

– Привратник, так надменно встретивший нас с сиором Джакопоне, теперь был донельзя любезен, – говорил Конрад между глотками отвара. – Нет, он мог меня не узнать. Но меня никто из братьев не тревожил и не расспрашивал. Я чувствую себя... как бы это сказать? Невидимкой. Что-то неестественное чудится в том, как со мной обращаются – или, вернее сказать, не обращаются.

– Чепуха, – возразила донна Джакома. – Я уже говорила, зря вы так беспокоитесь, брат. Бонавентура вас не потревожит. А узнали вы что-нибудь о смысле послания Лео? Я ломаю над ним голову с того дня, как вы мне его показали.

– Пока ничего.

Он рассказал ей о записке святого Франческо и добавил: