Заговор генералов

- Может, споешь на прощанье?

- Ну конечно! Тут одну новую песенку я слыхала. Она принесла гитару. Села, наклонилась. Ее короткие

волосы смешно, как у петрушки, торчали в разные стороны, и сквозь пряди просвечивало белое пятнышко макушки. Она перебрала струны и запела:

Ковыль качался. В нем вечер крался. Над полем полыхал

закат...

Но бой ведь только начинался, И не было пути назад... Лежало поле,

кровью полито, И гасла красная заря, И кони красные,

уже напрасные, Искали всадников тех зря. А бой ведь только начинался...

- Родная моя! - он притянул ее к себе. - Родная! Опа вся подалась, готовая услышать наконец то, что ждала все эти месяцы. И он почувствовал: эта девчонка, Наденька, дороже ему собственной жизни. Протянул к ее смешному ежику руку.

Но девушка неожиданно отстранилась, отвернулась, Отодвинулась на краешек дивана:

- У нас в культпросветотделе вместе с Надеждой Константиновной работает одна женщина, Ольга Мироновна...

Он не мог понять - к чему это вдруг она, зачем, о ком?..

- Ольга Мироновна от партийной ячейки у пас Социалистическим союзом молодежи верховодит...

Он уловил, что "молодежи" Наденька сказала правильно.

- Так Ольга Мироновна все о вас... - девушка заглотнула воздух и будто прыгнула с обрыва. - Каждый день все о вас... И когда я ей сказала, что вы под Ригу поехали, так она белей белого стала..

- Постой! Ольга... А кто... - У него перехватило дыхание. - Ее фамилию знаешь?

Наденька покорно опустила голову:

- Я так и знала... И она вас любит, и вы... Как в первый день пошла я тогда по вашему указу, Антон Владимирович, так к ней меня и определили... Я и сказала, дура, что вы послали... Все эти дни мучилась, не хотела вам говорить, ей отдавать... Да не по совести это... А фамилия ее Кузьмина.

Но он, хоть не ведал отчества Ольги, уже сам донял: она! Вскочил:

- Где ее отыскать?

- Да где ж, как не в Думе? Они там все нынче целыми сутками... - И горько, навзрыд, заплакала.

Он бросился на Сампсониевский. Даль бесконечная, а пролетел как на крыльях. Вот он, четырехэтажный угловой облупленный дом с частыми переплетами окон. Вбежал в арку, поднялся на этаж. Двери с картонками названиями отделов. Народ в коридоре. "Культурно-просветительный..." Рванул дверь. Увидел против света обернувшуюся тонкую фигуру. И еще не разглядел, как все в нем оборвалось и покатилось:

- Оля!..

- Антон! Наконец-то! - просияла она от радости, покраснела, и глаза ее засветились. - Ты ли это?

Он взял ее за руки и начал разглядывать. Все такая же! Огромные зеленые глаза. Зеленые, если можно было смотреть в них вот так близко. А издали серо-голубые, так часто насмешливые или презрительно-холодные. Но в тот последний и единственный раз они изумрудно сияли - так же, как сейчас.

- Оля!.. Оля!..

Само звучание ее имени казалось ему чудом. Невысокая и тоненькая, едва ему до плеча, с густыми темными бровями и легким пушком над верхней губой. И натянутая на щеках кожа - будто фарфор. Только больше стало паутинок-морщин. Но так же, как тогда, свободно падает на плечи копна волос. Невозможно!..

- Уже вернулся с фронта? Вот ты какой!.. - Она не отнимала рук, не отрывала взгляда, словно вливаясь в него.

- Уже не мальчик? - счастливо пробормотал он.

Ольга была старше его на два года. И тогда, в ужасающе далеком прошлом, поддразнивала, называя мальчиком, а он обижался едва не до слез. Но потом была их ночь в "Бельфорском льве", в гостинице на парижской авеню д'Орлеан. Утром, проснувшись, он увидел ее, склоненную у его ног и с ужасом разглядывающую струпья-раны от кандалов на щиколотках. Он не успел отстранить ее, как она наклонилась и стала целовать раны, а он вспомнил мучительно-счастливые строки: "...и прежде чем мужа обнять, оковы к губам приложила..." Каждый, наверное, мечтает о Марии Волконской. И надо было ему пройти все то, что он прошел, чтобы найти ее. И потерять - тогда, шесть лет назад, он тем же вечером уехал в Питер, навстречу новому аресту. А она тоже уехала из Парижа - к своему мужу, в Женеву.

Он отпустил ее руки, не скрывая горечи, спросил:

- Ты вернулась с мужем?

- Нет, Антон, - не отрывая от него взгляда, покачала она головой. - Я глубоко уважаю Виктора, он очень хороший человек... Но я поняла, что люблю тебя. Давно поняла, еще до Парижа... Но до нашей последней встречи это было просто... Мечта, ожидание?.. Не знаю... А когда вернулась в Женеву, сказала. Он понял. Мы остались добрыми друзьями. А как же иначе, правда? Лицо ее стало серьезным, но глаза все равно светились. - Зачем же мы тогда делаем все это, если не ради того, чтобы люди были свободны - в своих делах, в своих мечтах, в чувствах?

- А в обязанностях?

- Конечно! Но у чувств только одна обязанность - они должны быть искренними. Я и приехала теперь одна. Виктор еще остался там, в Женеве: готовит к отправке в Питер нашу библиотеку и партийный архив... Когда ехала, могла надеяться только на чудо...

- Ты давно вернулась?

- В одном вагоне с Владимиром Ильичей.

- Боже мой! Все эти месяцы!..