Заговор королевы (Оформление Н. Лазинской)

— Мы не подозреваем вас ни в чем, решительно ни в чем, — поспешно возразил Генрих III. — Но мы не подпишем никакого договора, не примем никаких условий, которые могли бы благоприятствовать распространению ереси и соблазна. Терпеть подобную религию — значит одобрять ее. А мы скорее допустим вторую Варфоломеевскую ночь, скорее поступим по примеру нашего брата Филиппа Испанского, скорее последуем советам нашего кузена Гиза и его сторонников, чем каким бы то ни было образом окажем поддержку такой еретической религии. Наше царствование было за наши грехи омрачено тремя большими смутами: наш брат Анжу и его партия, Гиз и его сторонники, вы и ваши реформаторы.

— Государь!

— Мы не знаем, кто был для нас опаснее: Анжу с его требованиями, Гиз с его замыслами или вы с вашими поступками. Мы счастливы, что можем положить конец хотя бы одной из этих проблем.

— Я не требовал ничего такого, на что не имел бы права, — гордо отвечал Бурбон.

— Так говорит Анжу, так говорит Гиз, так говорят все бунтовщики.

— Государь!

— Не вспыхивайте из-за одного слова, брат мой, вашим поведением вы сможете доказать, что оно к вам не относится, если вы находите его оскорбительным для себя.

— Государь, — сказал Бурбон, бросая на Генриха III взгляд, полный презрения. — Вы глубоко оскорбили меня, заклеймив именем бунтовщика. Это ложь! Самое большое, в чем можно упрекнуть меня, так это в опрометчивости, в безрассудной опрометчивости. Я пришел сюда в сопровождении одного лишь барона Росни, личность которого, в качестве моего посла, неприкосновенна. Я так же и удалился бы отсюда, если бы неожиданный случай не выдал меня. Никогда мысль об измене не приходила мне в голову, и я явился сюда единственно с намерением переломить копье с шевалье Кричтоном, в силе и храбрости которого я сомневался, и, по-видимому, так же необоснованно, как вы теперь сомневаетесь в моей откровенности.

— Вы дурно о нас судите, брат мой. Сохрани нас Бог сомневаться в вашем прямодушии!

— Ваши поступки противоречат вашим словам, государь, — отвечал Бурбон. — По угрожающему виду вашей свиты, по движению ваших войск, по приказаниям, которые вы отдали, очевидно, что вы опасаетесь меня, что имеете более причин бояться моего влияния на народ, чем хотите показать. Ваши опасения безосновательны. Если бы я пришел как враг, то был бы не один. Я не организатор заговора, не глава какой-нибудь партии, и среди этого огромного скопления людей я не вижу ни одного из моих приверженцев, а между тем, если бы я поднял знамя восстания, у меня не было бы недостатка в друзьях, готовых следовать за мной. Вчера утром с двенадцатью солдатами я въехал в ворота Парижа, а сегодня в сопровождении одного только человека — в ворота Лувра, и завтрашнее утро встретит меня с моим слабым конвоем по дороге в мои владения, если мне дано будет разрешение мирно удалиться.

— А пока, брат мой, — сказал Генрих III, — мы бы хотели узнать, что принудило вас покинуть ваши владения, в которые вы теперь так спешите возвратиться. Мы не можем тешить себя надеждой, что поводом к этому было единственное желание иметь с нами этот разговор.

— Действительно, государь, это не входило в мои планы, так что я сохранил бы инкогнито, если бы меня не выдало мое собственное безрассудство. Я не буду более скрывать причины моего приезда. Когда я оставил Лувр, — сказал он с легкой усмешкой, — я позабыл взять с собой две вещи.

— Что же это за вещи, брат мой?

— Обедня и моя жена, государь. Что касается первого, то потеря не причинила мне особенного горя, но отсутствие жены мне было перенести сложнее. Потерпев неудачу в первой попытке вернуть ее, я подумал, что причиной тому была личность моего посланника, поэтому я решился…

— Лично потребовать выдачу вашей жены, — прервал его Генрих III, смеясь от всего сердца. — Вот поистине мудрое решение. Однако я боюсь, что эта попытка имела такой же результат, как и первая.

— Его величество может быть уверен в успехе, — вмешался Шико, — ведь он взял в адвокаты Кричтона. Три года тому назад Бюсси д'Амбуаз помешал успеху сеньора Дюра. Та же участь постигла бы и самого короля Наваррского, если бы он не придумал этого остроумного средства.

— Не обижайтесь на эти насмешки, брат мой, — сказал Генрих III. — Вы говорите, что потеряли две вещи, но мы не можем возвратить вам одну без другой.

— Я не хочу теперь ни той, ни другой, государь.

— Вы, однако, непостоянны.

— Очень может быть, — холодно отвечал Бурбон.

— Во всяком случае, мы сделаем вам предложение, — сказал Генрих III раздраженным тоном. — А теперь, шевалье Кричтон, — прибавил он, обращаясь к шотландцу, стоявшему около, — арестуйте его.

Эти слова, произнесенные резким и раздраженным тоном, произвели на всех сильное впечатление.

Сен-Люк и д'Эпернон, обнажив шпаги, приблизились к королю. Бурбон вскрикнул и поднял руку к эфесу шпаги, но его рука была силой удержана бароном Росни.

— Вспомните, государь, — сказал вполголоса барон, — священную клятву, которую вы дали вашим подданным и Богу. Один только ложный шаг, и ваши подданные останутся без главы, ваша религия — без защитника.