Заговор королевы (Оформление Н. Лазинской)

— Государь! — возразила она, опустив глаза в землю, голосом, которому старалась придать твердость. — Я не могу располагать моим сердцем, оно уже не принадлежит мне.

— Mort Dieu! — вскричал король, не будучи в состоянии побороть свое неудовольствие. — Вы признаетесь, вы любите…

— Я этого не говорила, государь.

— Как? Ваше сердце принадлежит другому!..

— Я обручена с небом, мое назначение — монастырь.

— Только-то? — сказал Генрих, становясь снова cпокойным. — Я было подозревал, что существуют другие узы, которые вас привязывают к земле. Но монастырь? Нет, нет, этого никогда не будет, милочка.

— Ваше величество не станет противиться велению неба, — возразила Эклермонда.

— Я не буду противиться моему собственному желанию, — весело сказал Генрих, — жертва слишком велика. Никакой монастырь не скроет такую прекрасную святую, пока я могу удержать ее. Небо, я уверен, не имеет никакого желания отнимать у нас сокровища, которыми оно нас наделило. Подобные дары редки, ими не надо легкомысленно пренебрегать, и я исполню свою обязанность, сделав невозможным это жертвоприношение на алтаре худо понятого усердия. Если это решение исходит от королевы-матери, то мы употребим нашу власть, чтобы противодействовать ее намерениям, так как, клянусь Пресвятой Богородицей, дитя мое, я не могу допустить, что свет вам так сильно опротивел, что вы желаете удалиться от него, тогда как вас ожидает самая блестящая будущность. Ваш путь усыпан цветами, и все рыцарство Франции с ее монархом во главе готово оспаривать одну вашу улыбку.

— Такова воля королевы, вашей матери, — отвечала Эклермонда, бросая робкий взгляд на Екатерину Медичи, которая не заметила этого взгляда, будучи слишком поглощена своим глубокомысленным совещанием с астрологом. — Решение ее величества будет исполнено. Я в ее власти, она распорядится мною по своему усмотрению.

— Но без нашего соизволения, — добавил король, — а мы не будем очень торопиться дать его. Mort Dieu! Ее величество так играет нашим скипетром, как будто ее рука управляет им. Мы удостоверим ее в противном. Как могла ей прийти нелепая мысль похоронить прелестнейшую из своих фрейлин в неизвестных стенах монастыря! Это свыше нашего понимания. Куда бы еще ни шло, если бы это придумала наша королева. Луиза, которая постоянно носиттребник в своей сумке, но чтобы наша мать, — хотя столь же ревностная, как и мы, в деле обеден и вечерен, но не особенно фанатичная, — решилась на такой нелепый поступок, — вот что для меня непонятно. Morbleu! У нее существуют какие-нибудь особенные причины.

— Ее величество, сколько мне известно, не имеет других причин, кроме своего усердия к вере.

— Вам может так казаться, моя милочка, но побуждения нашей матери глубоко сокрыты. Какова бы ни была причина, вам нечего бояться ее вмешательства. Разве только вы будете побеждены собственной склонностью, иначе вы никогда не дадите обета, отдающего вас во власть неба в ущерб тем, которые остаются привязанными к земле.

— Мои уста не произнесут никогда этого обета, — с живостью возразила Эклермонда, — но я не могу, не смею принять от вас эту милость, государь.

— Почему же, милочка?

— Короли не раздают милостей без надежды на вознаграждение, а я не могу ничем вознаградить вас.

— Вы, по крайней мере, можете отблагодарить меня улыбкой, — сказал с нежностью Генрих.

— Я бы вас благодарила на коленях, государь, за ту милость, которую вы мне обещаете, если бы было достаточно одного выражения благодарности, но я чувствую, что этого будет мало. Я не могу ошибиться в значении ваших взглядов. Благодарность, преданность, честная привязанность к вашему величеству будут всегда наполнять мое сердце, но не любовь, кроме той, которой каждый подданный обязан своему государю. Располагайте моей жизнью и моей участью, но не требуйте моего сердца, государь, оно не принадлежит мне более, и вы стали бы безуспешно его добиваться.

— Если оно не принадлежит вам, — возразил с легкой иронией Генрих, — то кому же вы его отдали?

— Ваш вопрос не великодушен, он недостоин вас!

— Ну так я вас освобождаю от ответа, — сказал король, — тем более, — добавил он с многозначительной улыбкой, — что мы уже знаем эту тайну. Нам известно каждое слово, сказанное в этих стенах, а слова несравненного Кричтона не были настолько тихи, чтобы избежать нашего внимания. Что, Эклермонда, ошибаемся ли мы?

— Государь!..

— Не дрожите, дитя, я никогда не изменю тайне. Но однако же, есть одна особа, против которой я обязан вас предостеречь. Вы ее не так хорошо знаете, как я. И дай Бог, чтобы вы никогда ее лучше не узнали!

— О ком вы говорите, ваше величество? — спросила Эклермонда со смущенным видом.

— Кто эта особа, которую вы там видите? Кто королева, солнце празднества, вокруг которой совершают свое движение все меньшие звезды и которая распределяет свои лучи равномерно на всех, как это обыкновенно делают подобные светила?

— Сестра вашего величества, Маргарита Валуа?

— Так точно, против нее-то мы вас и предостерегаем.

— Я вас не понимаю.