Заговор королевы (Оформление Н. Лазинской)

— Mort Dieu! Это странно. А между тем мы говорим достаточно ясно. Вы, конечно, не вздумаете уверять нас, что для вас неожиданен сделанный нами намек на любовь Кричтона с нашей сестрой Маргаритой! Весь двор знает и говорит об этом или, скорее, говорил, так как эта скандальная история уже устарела, и никто ею больше не занимается. Наша сестра так часто меняет своих обожателей, что только одно ее постоянство может еще возбудить удивление. Недавно еще это был Мартиг, потом Ламоль, далее красавец Сен-Люк, потом де Майен — добрый товарищ, большой и толстый, как называет его наш брат Генрих Наваррский, потом Тюрен — из прихоти, потом Бюсси д'Амбуаз. Место Бюсси занял Кричтон, который, обезоружив д'Амбуаза, слывшего до тех пор непобедимым на шпагах, остался его победителем и в любви, заключив собою длинный ряд любовников нашей прелестной сестры. Вот вам положение дела. Долго ли будет так продолжаться? Это зависит от вас. Маргарита никогда не потерпит соперницы, а вы можете ли допустить, чтобы тот, кого вы любите, был рабом и любовником другой женщины?

— Я этого не знала. И добивался ли он… сеньор Кричтон добивается ли расположения королевы Наваррской?

Король улыбнулся.

— Кричтон обманул вас, — сказал он после минутного молчания, в продолжение которого внимательно следил за переменой, происходившей на лице молодой девушки.

— И точно, он обманул меня, — отвечала она с тоской.

— Забудьте его.

— Я попробую.

— Сделайте более этого. Месть в вашей власти. Его коварство заслуживает этого. На вашей стороне вся выгода положения, противопоставьте королеве короля.

— Никогда!

— В таком случае, вас ожидает монастырь.

— Я скорее умру!

— Как так?

— Я никогда не соглашусь на пострижение.

— Что это значит? Разве ваша совесть не упрекает вас? Ба! Неужели приемная дочь Екатерины Медичи еретичка? Это невозможно.

— Достаточно, что я готова умереть.

— Вы еще дорожите жизнью, надеждой, любовью…

— Меня привлекает небо, государь, Господь — моя единственная опора.

— Тогда для чего же отказываться от пострижения?

Эклермонда не отвечала.

— Ах! Что значат эти колебания?.. Я боюсь, что мои подозрения были обоснованны. Неужели вы увлеклись гнусным учением Лютера и Кальвина? Неужели вы одурманены их жалкой ересью? Неужели же вы подвергли опасности спасение своей души?

— Я, напротив, думаю, что я приблизила его, государь, — отвечала с кротостью Эклермонда.

— Как, вы сами сознаетесь…

— Я протестантка.

— Проклятие! — вскричал Генрих, отступая, перебирая четки и опрыскиваясь духами одного из флаконов, висевших у него на кушаке. Протестантка, Mort Dieu! Еретичка в нашем присутствии! Какой стыд для нашей проницательности! Да еще такая хорошенькая молодая девушка! Черт возьми! Снисхождение, разрешение и прощение грехов, даруй мне, Господи, — продолжал он, набожно крестясь. — Я прихожу в ужас. От разных мыслей и наваждений бесовских избави меня, Господи. — Потом он еще раз прочитал Отче наш, снова опрыскал себя и после того прибавил с большим спокойствием: — Счастье еще, что никто нас не слышал. Еще не поздно отречься от ваших заблуждений… Откажитесь от ваших неразумных слов, и я их забуду.

— Государь, — спокойно отвечала Эклермонда, — я не могу отречься от того, что сама утверждала. Я придерживаюсь реформистского исповедания. Я отвергаю всякую другую веру. Та, которую я исповедую, есть истинная. В этой вере я буду жить, в ней же, если надо будет, и умру.

— Ваши слова могут легко стать пророческими, сударыня, — сказал Генрих насмешливым голосом. — Понимаете ли вы, какой опасности подвергает вас это безрассудное признание в ваших заблуждениях?

— Я готова подвергнуть себя той же участи, как и мой отец и вся моя семья, бывшие мучениками за веру.

— Все вы, еретики, очень упрямы. Этим объясняется ваше сопротивление моим желаниям. И все-таки, — прошептал он, — я не уступлю так легко, и из-за беспокойства совести я не намерен поступать против своих желаний. К тому же мне пришло на память, что я имею индульгенцию от Его Святейшества папы Григория VIII, подходящую к настоящему случаю. Посмотрим, вот ее выражения: за связь с гугеноткой — двенадцать добавочных обеден в неделю в течение трех недель, или богатый ларец для ризницы церкви Невинных, или сто золотых Урсулинкам и такую же сумму Гиеронумитам, или процессия с монахами ордена бичующихся. Этой ценой я заслужу прощение Его Святейшества. Епитимья довольно легкая, но хотя бы она была и труднее, я бы охотно ее перенес. Странная вещь! Гугенотка, затерявшаяся в Лувре, — это надо исследовать. Наша мать должна знать эту тайну. Ее таинственный вид, ее осторожность доказывают, что это дело ей известно. Мы справимся об этом на досуге, равно как и о подробностях, касающихся этой девушки. Гугенотка! Mort Dieu!

— От кого научились вы, — добавил он, — этим проклятым догмам?

— Ваше величество, извините меня, если я не отвечу на этот вопрос.