Заговор красных генералов

Чиновник посмотрел в глаза непонятной женщине и сразу утонул в их черноте.

В голове послышался ласковый, обволакивающий голос. Так мягко и ненавязчиво может обволакивать липкий кокаиновый дурман, суля неземные возможности и радости, но умалчивая о том, что будет за это расплатой:

— Теперь у тебя все будет хорошо, человек. Иди к себе домой и ни о чем не беспокойся.

Осип Аронович вдруг осознал, что с этого мгновенья он теперь навсегда предан этой женщине. Всем сердцем и душой. До самой смерти. Как собака. Что он ее любит больше матери и своих детей. И если ее не станет, он придет к ее могиле, сядет рядом с ней, завоет нечеловеческим голосом от безмерной тоски и умрет…

Тряхнув головой, как будто освобождаясь от крепкого сна, чувствуя себя уверенно-спокойным, Пятницкий, кивнув на прощание Поскребышеву и уже не замечая необычную пару, вышел из приемной. Он уже не мог видеть, как странные мужчина и женщина, переглянувшись и не спрашивая разрешения секретаря, вошли в кабинет Сталина.

В том, другом мире, откуда появился Егоров, историки, скрупулезно исследующие каждый шаг «Отца всех народов», с удивлением заметили, что с этого дня 1933 года генсек перестал появлялся на своих портретах и фотографиях смотрящим прямо и открыто. Теперь он будет всегда изображаться вполоборота или с полуприкрытыми глазами.

С некоторых пор парижский клошар облюбовал для ночевок этот тупичок на Сент Шарлез, с которого на удивление хорошо просматривалась вся улица. Военные назвали бы это место удачной диспозицией. Днем он уходил по своим делам, небритый и пахнущий перегаром грошового вина, а к вечеру возвращался с полным бумажным пакетом, в котором глухо позванивали бутылки дешевого бургундского. Погода стояла теплая, и клошар, укрывшись только газетами, к полуночи вроде бы как засыпал. Вел он себя тихо, смирно и почти незаметно.

Вот и сегодня, ближе к закату солнца, бомж проскользнул в свой тупичок и начал основательно устраиваться. Он разложил несколько заранее заготовленных картонных ящиков, лег на них, поставил в изголовье измятый пакет, вытащил из него тихо звякнувшую бутылку и с чувством к ней приложился. Сделав несколько глотков, клошар лег на бок и задумчиво стал обозревать небольшой дом, как раз напротив своего лежбища. Время тянулось медленно, тихо прозвонил вечерний колокол на ближайшей церкви, оповещая обывателей, что время готовиться ко сну. Бомж вздохнул и сделал непроизвольный жест рукой, как если бы у него на руке находились часы. Но какие часы могут быть у клошара? Поэтому он опять потянулся к бутылке и сделал из нее большой глоток. Время шло, клошар начал зевать. Еле слышно колокол оповестил всех обитателей улицы, что уже полночь и все, кто не ушел в объятия морфея, должны это делать немедленно, чтобы завтра с новыми силами взяться за насущные проблемы. Прошло еще два часа, клошар так же, с непонятной настойчивостью продолжал смотреть на небольшой дом, в котором к этому времени погасли все окна.

Внезапно послышался тихий шелест шин, и как раз напротив тупичка остановились четыре большие легковые машины с выключенными фарами. Тихо открылись дверцы, и чей-то уверенный голос негромко сказал по-французски:

— Вторая и третья группы к бою. Первая — за мной. Действуем по плану.

Неясные силуэты растворились в ночной темноте справа и слева от дома, а четыре оставшихся человека быстрыми смазанными движениями перебрались через кованую ограду, очевидно посчитав для себя зазорным просто пройти через калитку, как это делают все приличные люди. Хотя, может, у них было хобби такое, незаметно-тихо перебираться через заборы? Кто знает…

Было тихо. Заинтригованный клошар на удивление профессионально-осторожно выбрался из-под своих газет и по-пластунски подполз к выходу из тупичка. Пока ничего не нарушало сонную тишину улицы. Внезапно в одном из окон на первом этаже дома вспыхнул свет и, продержавшись несколько секунд, опять погас. Чьему-то чуткому уху могло бы показаться, что в доме послышался сдавленный крик и неясный хлопок. Через некоторое время после хлопка раздались шаги людей, несших явно что-то тяжелое. И действительно, из тихо скрипнувшей калитки, теперь уже не таясь, появилось несколько человек, несших четыре очень больших и явно очень тяжелых ящика, которые пришедшие осторожно стали ставить в багажники своих машин. Через несколько минут, тихо заурчав хорошо отрегулированными двигателями, автомобили, опять-таки не включая фар, тронулись и исчезли за поворотом. Теперь ничто уже не нарушало покой тихой буржуазной парижской улочки.