Заговор Мурман-Памир

Дорога, словно в кольцах, сжата провалами и утесами. Бездны открывались под ногами. Иззубренные, осыпавшиеся пасти, полные зубов, источенных временем. Луна, небывало огромная, сияла и змеилась в гладких, отполированных осыпями, скатах.

На рысях прошли стиснутый шапками скал мрачный перевал. Ниже дремало утопленное в луне селение.

— Эффенди позволит здесь остановиться, здесь у нас ашне (приятели)!

— Нет, вот вам на чай, если проедем не останавливаясь!

Селение проскочили даже на карьере, словно тени, ни одна собака не пролаяла.

Медный рассвет.

Прошли ложбину, до краев наполненную туманом, углубились в новую чащу скал. Отлегло от сердца. Надолго ли?

А через два дня всадник, на расшитом седле, кусая губы, щипал бороду, сгонял тонкие брови в одно зловещее пятно на лбу:

— Кто же видел русского и мальчика, с ними Ходжимрота и Рахманкуля из Оша?

— Прости, повелитель, такие не проезжали!

Только старуха подошла, доставая рукой землю.

— Перед рассветом проскакало четверо, как шайтаны, прости, светлый, как звезда Иштар, думали, пастухи!

— Джелдошляр, бездельники! Чумы на вас нету.

Зацокали копыта.

Еще через несколько дней. Как это случилось? Бурундук узнал, что за кучей бедных провшивевших юрт дорога разветвляется.

— Эффенди, есть отсюда дорога на ту сторону, прямо через скалу, а есть другая, два дня обходу. Где эффенди пожелает пройти?

— Конечно, прямо, зачем вы спрашиваете.

— Эффенди говорит, не зная сути дела. Надо увидать прямую дорогу.

Увидели. Остановились. Подумать, действительно, не мешало.

Прямая дорога с места уходила почти вертикально вверх. Желоб, набитый толченым снегом. Кони храпели и косили глазом.

— Да ведь, во время оттепели, это должен быть водопад, ни больше, ни меньше?

— Эффенди прав.

— Да кто же по этой тропе ходит?

— Раз в десять лет по ней ходят, и то баранчуки, люди, кому жить надоело.

— Ну. поедем кругом!

Тронули лошадей.

А через сутки здесь же распоряжался джигит с черной бородой.

Невысокий, кривоногий киргиз склонился, напялил лохматую, порванную шапку, сел на кривоногого же конька, и конек, осторожно перебирая ногами, медленно-медленно пополз прямо вверх по желобу. А снизу все смотрели и смотрели, пока посланный черным червяком не пропал в облаках.

Аллах не дал в эту ночь и в следующую ни бури, ни снега, ни оттепели. После этого сразу и заметно положение путников изменилось. Какие-то люди по ночам подходили и упорно заглядывали в лица спящих, пока мальчик не кидался на них с кинжалом.

Чуть слышно шурша по траве, кто-то полз и полз к стоянке, пока не подымали тревоги. Пастухи делали проводникам со скалы непонятные знаки. Лица же проводников становились мрачнее, — а по временам проводники были преувеличенно любезны.

Наконец…

После полудня бегущие тени облаков стали частыми и все кругом рябило, как в мятель на севере. Ветер дул в лицо бешено, то свергаясь со скалы, как с раскаленной плиты, то морозно. Трудно было держаться в седле. Бурундук дремал. И вдруг проснулся, крепко схваченный двумя парами сильных рук. Два незнакомых киргиза стояли по сторонам. Проводники были неподвижны и молчаливы.

Другие безуспешно погнались за мальчиком, поскакавшим куда-то без дороги, по хребтам и склонам. К вечеру по той же дороге, только в обратном направлении, ехали три всадника. Средний Бурундук, со связанными позади руками и ногами, привязанными к стременам. По бокам Ходжимрот и Рахманкуль. Разговоры и просьбы уже наскучили. Обещания новых — «на чай» были бессильны.

— Иок — (Нет)! Твои деньги — наши деньги.

— Не найдете, дьяволы!

— На куски разрежем, а найдем! Из горла вынем!

Над дорогой низко свешивался кудрявый карагач. Немного дальше застыл на такой же застывшей лошади, словно в дремоте, огромный, длинноногий, босой киргиз с ничего не выражавшим лицом.

— Эй, ты, наглотаешься москитов, закрой рот! Посторонись, не даешь проехать, — весело крикнул Рахманкуль.

Ходжимрот под карагачем низко пригнулся, ветка задела его по голове, листья шуршали по лицу. Что-то тяжелое и плотное легло ему на плечи, пригнуло голову. Крепко сдавило гортань. Хаджимрот захрипел, выпустил повод, потом стремена, сковырнулся с седла на дорожку, с дорожки вниз в водоворот камней, оттуда еще ниже в голубую пустоту.

Одновременно длинноногий киргиз схватил повод Рахманкулева коня, и, все ускоряя рысь, поскакал вниз по тропинке. Рахманкуль, обалдевший от неожиданности, пробовал тянуть еще коня, на котором сидел Бурундук, но, получив удар по руке, выпустил его.

Немного дальше застыл на такой же застывшей лошади, словно в дремоте, огромный, длинноногий, босой киргиз.

Уздечку Бурундукова коня держала другая рука.

— Садык, милый, как ты, откуда?

— Я, ата, на дереве сидел, а это мой земляк, баранчук!

Киргиз снизу орал:

— Эй, эй, деньги, деньги!

— Давай ему денег скорей, мы ему заплатим, — говорил мальчик.

Он поскакал к киргизу и передал деньги.

— А с этим что?

Киргиз показывал на Рахманкуля.

— Заруби его скорее, а сапоги себе возьмешь, — звонко крикнул мальчик.