Заговор небес

Она носилась весь остаток дня, весь вечер. Одна. В машине. Наедине со своими мыслями, воспоминаниями, любимой кассетой и безразличными диджеями, которые монотонно поздравляли радиослушателей с наступающим праздником, Рождеством Христовым.

Праздник действительно наступал. По магазинам, она видела, метались азартные толпы. После шести вечера на улицах показались нарядные, расслабленные парочки – у кого театр, у кого – романтический ужин в ресторане. По всем радиостанциям крутили надоедливую праздничную рекламу. Рождественские скидки на кухонную мебель – когда она в последний раз покупала мебель? Рекламировали вечеринки в ресторанах и казино. Приглашали на концерты – на Башмета Катя сходила бы, если…

«Вот тебе и «если», – перебила она сама себя. – Ты уже собиралась перед Новым годом на Спивакова. Притащилась в консерваторию, дурочка. Спросила робко: «Билетики еще остались?» Тебе сказали: «Вам повезло, остались. Сколько?» Ты радостно завопила: «Два! Нет, четыре!» А потом отходила от кассы, как оплеванная, – когда оказалось, что самый завалящий билет стоит пятьдесят долларов».

– Не раскисать! – попробовала приказать себе Катя. – Все хорошо. У меня – все хорошо.

Будет она еще расстраиваться из-за того, что народ справляет Рождество в ресторанах, а она – нет. Да они сейчас с профессором так отпразднуют – любому казино на зависть!

«Не кисни!» – внушала она себе. Но сегодня у нее ничего не выходило. Почему-то раздражало все – и то, что юбка, купленная вроде бы у Валентино, мнется через десять минут сидения за рулем. И даже спальня – когда-то любовно обставленная – раздражала. С чего ей тогда взбрело в голову вешать темно-зеленые шторы? Для пущего интима, что ли? Сейчас она заметила, что тяжелые складки пропитались вековой пылью, и вообще – в комнате мрачно, как в кабинете старопартийного босса.

…После того как Катюша скрылась в спальне, Андрей прошел в другую комнату, которая служила им с женой своего рода совмещенным кабинетом. Ужин у него уже был готов – осталось только разогреть в микроволновке. В рабочей комнате для каждого из них стояло по письменному столу; на столах помещалось по компьютеру. Его стол стоял у окна. Ее – ближе к двери. Он любил свет, она – полусумрак и лампу. Те книжные полки, что находились за спиной Андрея, были набиты книгами по электротехнике, физике, математике. Возле Катиного рабочего места стояли французские, английские и испанские словари и книги на языках. Нейтральная территория, посредине, была отведена для художественной литературы.

Андрей уселся за свой стол. На стене перед ним висели, обрамленные в рамочки, его трофеи: семь патентов на изобретения. На них, как положено, значилось четыре фамилии: в первых строках тогдашний министр энергетики, затем – заведующий кафедрой, потом его научный руководитель и, наконец, на последнем месте – он, собственно автор. Рядом помещались обрамленный рамкой кандидатский диплом, а также диплом Сорбонны об окончании аспирантуры. Последний был особенно дорог Андрею: и потому, что это все ж таки не профтехучилище и даже не электротехнический институт, а Сорбонна. И оттого, что он напоминал ему о Париже. И потому, что именно там он познакомился с Катей…

Кроме того, над его столом висела, также обрамленная в рамку, обложка единственной монографии, написанной Андреем. Она называлась «Нетрадиционная энергетика», и на обложке значились, кроме его собственной, все те же три посторонние, облаченные должностями и титулами, фамилии. И патенты, и стажировка в Сорбонне, и монография относились к той, предыдущей, безвозвратно ушедшей жизни…

Андрей откинулся в кресле и вздохнул. Посмотрел в окно. Над тихим переулком начинал сыпать крупный снег.

Его на минуту охватила ностальгия по прежним временам. Он вспомнил: восемьдесят четвертый год, он закончил институт. Молодой, веселый; полно друзей, идей и планов… Ему – двадцать три года… Будущее тогда представлялось ему ровной, чистой, просторной дорогой, все время постепенно поднимающейся в гору. В двадцать семь – на худой конец, в двадцать восемь – он защитит кандидатскую. В тридцать пять – докторскую. Где-то в этом промежутке подойдет его очередь на вступление в партию. К сорока он станет профессором и заведующим кафедрой (в крайнем случае – заместителем заведующего). И тогда… Тогда, к сорока, у него будут хорошенькие аспирантки, на него восхищенно станут смотреть студентки, его лекции начнут собирать полные аудитории – на них будут приходить даже с других факультетов… Он в себя верил, и у него, черт побери, были все шансы!