Заговор обезьян

— Ты хоть понимаешь, против кого ты попёр? Думаешь, это вождь твой враг? Ну, есть у него к тебе вопросы… Помнишь, в девяносто шестом году ты уже со своими вышками был, а у него чемоданчик с долларами на даче сгорел, лимон, говорят, был. Выходит, пока он стоял на страже государства, ты всё сгреб под себя. А потом ещё стал выделываться, поучать… Вот пришлось тобою исправлять положение… И теперь у него ярды, и не один десяток. А кто помог наварить? Мы и помогли. И потому он делает только то, что ему скажут. Он послушный… Ты ещё не понял, кто на самом деле рулит? Русский бизнес и рулит, и потому больше никогда в России еврей не будет самым богатым, это понятно? Да я скоро куплю эту Амзрыку с потрохами. Я уже здесь! На 42 улице, в этом ресторане. Слышь, как называется эта столовка? — Столовка была одним из ресторанов Cipriani, но какое это имело значение для распаленного могуществом господина? Его дела были не так хороши, как прежде, но это тоже не имело значения. Он не пропадёт, он отработает, он заслужит…

— Ну, что сипишь? Ты должен быть благодарен нам — могли и трупешников на тебя навесить! — разверзся в смехе большой рот, обнажая и влажно блестевшие зубы с какими-то металлическими крючками, и ярко-розовые десны.

— Да против тебя столько людей работало! Ты хоть знаешь, сколько мероприятий, активных мероприятий мы против тебя задействовали, сколько денег на тебя угрохано! Да ведь перебили мы вашу сраную пропаганду, перебили. А ты не понимаешь, до сих пор дёргаешься… Не захотел стать скитальцем, а зря! Тебе фору давали, тебе направление указали — запасной аэродром Хитровка! И встречали бы с Лондонским симфоническим оркестром! Я бы сам денег не пожалел, нанял бы скрипочек с барабанчиками…

Ему хотелось ответить, зло и определённо, но приходилось ждать: пусть выговорится. Только вот шарф на горле стягивался всё туже и туже. А посланец всё говорит и говорит, его красный рот двигался как у англоязычных, и он уже не понимает, о чём талдычит этот человек.

— …А раз не захотел, значит, все суды и сроки только на твоей совести. И тебе никто не поможет, никакие юстасы, никакие лойеры, никакой Роберт Шапиро! Но ты только подпиши бумаги: претензий не имею, число, подпись — и все! Все! Поставь закорючку — и пулей вылетишь на волю! И будешь себе жить, как эти… мантье… рантье, во-во, рантье! Чем плохо? Вот так, пардонь муа и шер ами в придачу! — налил очередную рюмку посланец.

— Нет, ты что это, блин, молчишь? Понятное дело, тебе всё это — серпом и молотом… Но ведь жизнь, она дороже, чем эти самые… Ты не молчи! Ты ответь, ответь! Не хочешь? Смотри, не пожалей!

И тут же на крик из-за колонны показалось лицо не то охранника, не то официанта. И тут же у стола возник метрдотель. За его спиной маячили ещё двое в чёрном.

— Gentlemen, you all right? — наклонился чёрный человек, его белая, пингвинья грудь тяжело дышала. Астматик? И пришлось ответить:

— Yes, yes? I have everything in order…

— Чего ты, блин, йескаешь, чего йескаешь, по-русски говорить разучился? Всё в порядке, ребята, что вы всполошились? — развернулся на стуле посланец. И вдруг, с улыбкой глядя пингвинам в глаза, весело выкрикнул: — Halt die Fotze! Fick dich!

И глаза у молодых, крепких мужчин тотчас вспыхнули, один так и вовсе дёрнулся: точно служил в Германии, да на той же штатовской авиабазе в Рамштайне. Но метрдотель придержал рукой: «Не связывайтесь!» и все развернулись и исчезли, растворились за колоннами. Чем и ставят людей в тупик и правитель, и его свора, так это изречённой бесстыжестью. Особенно приспешники стараются, вот этот немецкий мат освоил, перенял, видно, брутальные навыки у патрона.

— Вот и пиндосы на и цирлах! — глядя вслед ресторанной обслуге, удовлетворённо заключил посланец. И, развернувшись, с задушевной интонацией поинтересовался:

— Как семья? Мама, папа, наследники, красотуля твоя? Как я понимаю, ты их не очень-то и жалеешь, а то бы остерегся бодаться.

— Если с ними что-то случится… — прохрипел он.

— Ой, напугал! Что ты теперь можешь? Ни-че-во! Слушай, а чего это ты так вырядился, шарфик зачем-то нацепил. Под интеллектуала косишь? — сыто рассмеялся визави. И, поднявшись, встал рядом. — А шарфик хороший, никак от Чезаре Фокальди, а? Давай поправлю! Да не бойся, не бойся! Ну, как? Что, больно? Неужели больно? — заглядывая в глаза, тянул концы шарфа в разные стороны посланец Родины…

Так, задыхаясь, он и проснулся: вокруг горла была намотана простыня. И он не сразу смог размотать жёсткую ткань, а, выбравшись будто из петли, хватал воздух сдавленной глоткой. В закупоренной ставнями комнате нечем было дышать. Спотыкаясь, на ошупь он пробрался к входной двери. Чужой замок на удивление легко поддался его пальцам, и он выбрался на террасу, а потом и на крыльцо, потом дальше, в тёмный сад. Он был так разгорячен, что не сразу почувствовал холод последней августовской ночи…