Заговор обезьян

Пришлось ещё немного покружить по городку, по его улочкам, где вперемежку с пятиэтажками своей жизнью жили ещё деревянные избы с огородами. Бетонные коробки были поставлены вкривь и вкось, без всякой системы, и оттого было особенно жалко порушенной жизни частных усадеб. И скоро Толя вспомнил важную подробность: его знакомец живёт у реки. И как только они вступили на приречную улочку, то ещё издали он увидел то, что искал.

— От той дом, забор высокий, и гараж на улицу, бачишь, ворота красные! Теперь, главное, шоб дед живой был.

— Да помнит ли он тебя?

— Помнит, как не помнить! — стал уверять вертолётчик. — Но за это время могут быть перемены. У него года большие, совсем старый…

Улочка была недлинной, и скоро они стояли у глухого забора. С улицы двор не просматривался. Но и оттуда не слышалось никаких звуков, даже после того, как Толя сначала осторожно, а потом настойчиво стал стучать в калитку, из дома никто не вышел. Тогда, зыркнув по сторонам, он вплотную подошёл к забору и с высоты своего роста оглядел двор.

— Собаки нэма и никого нэма.

— Может, в доме никто не живёт? — томился в сторонке беглец.

— Живут-живут… На крыльце тапки стоят, и шо-то на верёвке сохнет. Придётся ждать.

Сначала переминались на ногах, потом присели на лавочку у калитки. Толя, прислонившись спиной к забору, примеривался: может, у соседей поспрашивать? Но на улице было безлюдно, пока не появился вихрастый мальчик на велосипеде.

— Стой, пацан! Ты деда Макушкина знаешь?

— Ну, знаю. Так он в магазин почапал…

И парнишка не спеша проехал мимо, и ещё долго был слышен визгливый скрежет колёс старенького велосипеда. Потом показалась женская фшура. Заметив её, Толя тут же настроился на свой вертолётный лад.

— Ты смотри, какая кралечка идёт. Идёт, как пишет… А ножки, ножки, и грудочки… а грудочки у нас пятый размер, — присмотревшись, опытным взглядом определил он. Женщина была ладная, смуглая, в открытом ярком сарафане: по голубому полю красные маки, на крепких ногах красные туфельки. Она шла посредине улицы, но, завидев чужаков, будто споткнулась и сдвинулась вправо. И, приняв меры предосторожности, продолжала идти с независимым видом, стараясь прямо.

— И кто это заставляет такую красоту носить тяжести? — подхватился Толя, готовый по первому сигналу не только сумку донести, но и саму женщину. Красавица ответом не удостоила, только, проходя мимо, взглянула на мужчин с понимающей полуулыбкой.

— Тебе носовой платок не нужен? — полюбопытствовал компаньон.

— Платок? Зачем? — рассеянно пробормотал вертолётчик, провожая взглядом незнакомку.

— Как зачем? Утереться…

— Не, ты мне всё больше и больше нравишься! То всё ходил, шатался, ножки заплетались, голосок был такой…

— …тихий, тихий. Ты это уже говорил. Так! Стой, стой, где стоишь! — выставил руки беглец. — Здесь подушек нет, что будешь бросать? Толя! Толя! А не твой ли знакомый идёт? — показал он рукой вправо.

В том конце улицы и в самом деле показался какой-то человек. А скоро уже можно было ясно различить старика, опирающегося на палку. Он был весь какой-то отрешённый, будто пригибал его к земле не видневшийся за его плечами рюкзачок, а нечто другое, совсем неподъёмное. Вертолётчик всмотрелся и подтвердил: он!

— Деда, привет! — бодрым голосом выкрикнул он ещё издали. Старик, не поднимая голову, продолжал идти, будто и не слышал. И Толя, бросившись навстречу, осёкся и опустил раскрытые для объятий длинные руки, будто крылья сложил.

— Василий Матвеевич! — снова позвал он, присмиревший. И старик приостановился, и с трудом поднял голову, пытаясь рассмотреть вставшего на дороге человека и того, кто был у ворот.

— Што кричишь, паря? Не глухой я… Кто будете?

— Так Толик я, Толик Саенко, — растерявшимся голосом бормотал вертолётчик. А старик, сделав шажок, замер и радостно выдохнул:

— Толька! Неужли ты, чертяка! А ты никак ещё подрос? Иль это меня книзу тянет?

— Деда, от бачишь, от я и приехал… А это мой товарищ… кхм… компаньон, так сказать… зовут Николаем. Мы это… по делу к тебе!

— Дак понятно, не просто так из Читы в Кокуй катаются. Ну, што стоим, пошли, пошли, там всё и расскажете, — повернул к дому старик. Он что-то нажал на калитке, она тут же открылась, и показался заросший травой двор, и бревенчатый домик с кирпичной пристройкой, и дальний огород, и речка за огородом. Все трое гуськом пересекли небольшое пространство и поднялись на крыльцо. Терраска была просторной, стояли там две широкие лавки и старый кухонный стол с электрической плиткой на двух кирпичах. Привет Оловянной! И старик, не снимая рюкзака, тяжело сел на лавку и жестом показал: что стоите, садитесь.

— Ну, здравствуй, Толик! Вспомнил таки… С весны обещался… Ну, хоть так, хоть так…

— Понимаешь, дед, работы невпроворот… Давай, рюкзак сниму, — кинулся он к Василию Матвеевичу и через голову снял со старика поклажу и поставил рядом на лавку.

— Ты сядь, сядь! Не мельтеши…

— Дед, а где собака? Мы подошли, стучим, никто и не гавкнул…