Заговор обезьян

— У меня… такое впечатление… ты меня… как… как… Абеля ведёшь… к мосту для обмена… А Пауэрс… Где Пауэрс? — спотыкаясь, бормотал ведомый.

— А этот, засранец, как всегда опаздывает, — рассмеялся майор и крепче сжал плечо лейтенанта.

И скоро тот увидел себя на веранде, на краешке лавки, умытого, стриженного — и никакого. И всё не мог взять в толк, отчего так суетятся и Василий Матвеевич и Толя. Похоже, что-то искали, кажется, чьи-то зубы. Почему зубы, зачем зубы, силился понять он.

— Ну, кто так разоружается, до самых зубов? Дед, совсем не помнишь, на какую полку их положил? — веселился майор.

— Доживёшь до моих годов… натирает же, зараза, — посмеивался и сам Василий Матвеевич. Протез скоро нашёлся, и у старика сразу сделалось другое лицо, и Толя стал толкать компаньона по лавке: подвинься. На столе была уже выставлена еда: жёлто-зелёная яичница, жареная колбаса… Как это можно есть, как вообще можно есть, когда так мутит. Хорошо, на него не обращают внимания, и старик и майор были заняты каким-то своим разговором:

— …Не, Толик, до тебя не поеду! Ты жить один не будешь, оженишься… Да места в доме, хоть конем играй! И лесок рядом, будешь по грибы ходить… Толя, я уже усе продумал, деньги тебе на книжку переведу, не махай руками, не махай. Я точно буду знать, што не забудешь, похоронишь, как следовает… Ну, шо ты её торопишь, а?.. Ты слухай, не перебивай! Смертное там, у шкафу, ещё Фоминишна всё готовила… Дед, ну, если собираешься умирать, так надо ехать, там и кладбище недалеко, ляжешь рядом с Сашком… Оно бы и хорошо, тольки старуху жалко, одна останется…

И тут ничего не понятно. О каких похоронах шла речь? Кто-то умер? И кто, куда, кого зовет? Но тут в разговоре образовалась пауза, и он осторожно спросил:

— Мы не сильно вчера шумели? — Должны же ему рассказать, что было прошлым вечером.

— Ежели што и было, то я не слыхал, — отозвался старик. — Но Толик тебя, Николай, с веранды у комнаты на руках перенёс.

«Меня? На руках?» — опешил беглец и, заметив сбоку майорскую ухмылку, покрылся испариной. Выходит, всё было куда хуже, чем он предполагал.

— Ага, на руках! Дед преувеличивает, а ты размечтался! На закорках перенёс — это да! — внёс уточнение благодетель. — А стали раздевать, так брыкаться начал… Ты ж здоровый лось, с тобой и два санитара б не справились…

Выходит, он так напился, что не мог самостоятельно передвигаться? Перед глазами вновь встали щербатые края миски, маленькая коричневая деревянная ложка, и будто наяву почувствовал тошнотворный запах водки и странный вкус во рту. Но было что-то ещё… Они, кажется, кого-то поминал… Нет, почему кого-то? Поминали Толиного друга Сашу и этого… Стива, который Маккуин. А потом они с майором говорили, говорили, говорили. Или говорил он один?

И стало не по себе. Чёрт! Стоило только расслабиться, выпить лишнего, ведь точно лишнее — отчего это он не может придти в себя? — как размяк, потёк, изошёл… Господи, да что ему скрывать? Скрывать нечего, но обнажаться стыдно во всех смыслах, да ещё на виду у этого пересмешника. А ведь перед ним самим когда-то вот так же исповедовались. И он помнит, как был тогда раздавлен неожиданным откровением, как не понимал, почему он стал конфидентом этого, известного на всю страну, человека, вальяжного, самоуверенного и категоричного. Эти подробности его интимной жизни! И как не нужно ему это было, будто человек переложил свою тяжесть на него. Когда они вскоре встретились, исповедующийся был уже со своим всегдашне неприступным лицом. А он, молодой дурак, всё пытался поймать его взгляд, хотел дать понять этому значительному лицу, что даже под пыткой никогда никому ни словом, ни намёком, ни мыслью! Но человек вел себя так, будто само допущение, что он может откровенничать с кем бы то ни было, кощунственно и провокационно. Он уже не нуждался в сочувствии и был снова холоден, закрыт и высокомерен. Пожалел ли тот человек о своей слабости, он никогда не узнает.

Вот и по майорскому виду нельзя определить: он только пуговицы расстегнул или рвал на себе рубашку.

— Это всё ты, Толик! Знаешь, што человеку пить нельзя, на кой так друга свово напоил? Суп из водки придумал! Вы ж пивом набузовались, а водка после пива — дело тяжёлое! — грозил пальцем Василий Матвеевич.

— Та всё нормально! А водка с хлебом — самое то, когда её, беленькой, мало. Хлеба накрошишь, несколько ложек примешь и тут же захорошеет… А шо такое с Колей стало, сам понять не могу. Хотели помянуть людей, сидели, разговаривали, ничего такого… Он мне слово, я ему — два, а может наоборот… Ты так ложечку очередную принял, — повернулся к нему майор. — Шо-то сказал, и — брык! — повалился головкой на стол и отключился!

— А што ж коньяк-то не пили? — допытывался Василий Матвеевич.

— Не, коньяк для этого дела не годится! Дед, та всё нормально! Он же выспался! И спал, как пацанёнок, слюнки пускал и, шо характерно, всё звал: мама, мама! — с самым сочувственным видом издевался Толик. Пришлось двинуть майора ногой под столом, но пересмешник будто и не заметил.