Заговор обезьян

Но терпения хватило ненадолго, мёртвые и сюда дотянулись запахом. Перегаром, что ли, так пахнет? Нет, нет, ждать здесь, когда за ними… за ним придут, он не будет. Но, сделав Несколько шагов к выходу, остановился: брезгуешь? А что так? Ведь рядом с майором и подполковником мог быть и он сам! И кто-то вполне ещё живой так же морщился: ну и смердит! А разве мертвецы виноваты? Это всё безжалостная и несовершенная природа! Не предусмотрела благовонной кончины живой материи.

И, усевшись у двери, он старательно отводил глаза, но сколько ни отворачивайся, а взгляд всё ведёт и ведет в ту сторону, где уже не через стекло, а всего в метре от него сидели/лежали убитые. Беспомощная правая рука Чугреева с тонким обручальным кольцом безвольно свесилась с кресла, нога в маленькой, почти в детской коричневой туфле вывалилась в проход и несколько развязно для мёртвого тела застыла там. Теперь можно дотронуться до худого плеча подполковника, даже пощекотать за ухом, у него там трогательная родинка и белая полоска шеи ниже воротника рубашки. Нечастный мужик, так и не успел радовался новому званию! А вот у Фомина только и видно, что густые чёрные волосы… Очнись! Только стокгольмского синдрома не доставало!

И меня два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь, выплыло из глубин памяти. Не довезли, болваны! Всего два месяца назад, когда его в Москве возили на суд — и дорога была бесконечной, через весь город — он боялся, что машина попадёт в аварию. А это верный конец, нелепый и окончательный. Он бы не смог выбраться из металлического стакана, куда его каждый раз загоняли, как кролика в клетку. Но автокатастрофа — раз, и готово, хоть и больно, но смертельно, а значит, спасительно. Теперь же совершенно непонятная ситуация. Весело, очень весело! И всё это ему обеспечили два вертухая, что лежат себе, как ни в чём ни бывало. Им теперь всё нипочем! Оставили заключённого на произвол судьбы и в ус не дуют. Хорошо устроились! Но мне, мне что прикажете делать?

И тут как иголку вогнали в мозг: а ведь его запросто могут обвинить в смерти конвоиров! Нет, нет, нет… А почему нет? Зачем его оставили в компании мертвецов. Места в машине не хватило? Подонки, что же вы делаете! До конца срока осталось всего двести восемьдесят три дня! Всего двести восемьдесят три! Это было вчера, сегодня на день меньше… А теперь снова будут годы и годы! Нет, он не выдержит больше никаких сроков! Не выдержит! — бил он кулаком по стеклу. И быстро выдохся, и вдруг стало стыдно самого себя, такого беспомощного. Слабак!

Пришлось обхватить голову руками: ну, придумай же что-нибудь! Но мозг отказывался понимать, анализировать, выдавать решение, что, паника выжгла остатки разума. Он считывает только верхний край информации, но безвыходность положения он понимает, всё-таки понимает. Но что дальше, сидеть возле трупов? Так и с ума сойти можно… А может, и в самом деле сойти? Сойти, спрыгнуть со ступенек и податься куда глаза глядят? Куда глаза глядят — это побег! И, будто споткнувшись, арестант замер… Сама мысль о побеге ещё недавно показалась бы безумной, но теперь, после ночного сна, он не был так категоричен.

Нет, в самом деле, не стоять же, как у кучи дерьма, и кричать: это не я сделал, не я! А кто? Он ведь не сможет доказать свою непричастность. Да и не нужны никому доказательства! Его дважды судили без всяких доказательств! А теперь такая фабула! Двое мёртвых охранников есть? Есть! А преступник, надо же, какой идиот, сидит возле убитых, всё не может налюбоваться на свою работу! Да его тут же у автобуса и пристрелят, как собаку! И пристрелят, если он будет сидеть и ныть! Нужно уйти как можно дальше, и пускай его задержат где-нибудь там, но не здесь, у трупов. Здесь он пикнуть не успеет, даже если выйдет навстречу с поднятыми руками! Да успеет ли поднять руки? Расстреляют, а потом объяснят: «И только благодаря слаженным и оперативным действиям спецслужб удалось обезвредить опасного преступника. В ходе задержания он оказал сопротивления и был убит».

Вот только за самоволку он получит новый срок, пытался сопротивляться самому себе, обязательно получит. Но бесконвойность уже кружила голову и пьянила так, что мысли, крамольные, вольные и горячие, завихрились сами собой. Собственно, уже то, что он отодвинул дверь — это побег, как если бы он в зале суда вышел из клетки, и сделал один только шаг.

Да, да, надо уходить, уходить, и всё равно куда, только подальше от этого места. Что делать, он разберётся, он додумает потом! А сейчас на рефлексию нет времени. Вот и небо, ещё недавно серое, стало отчётливо голубым, и розовым светилось там, на востоке. И если идти, то сейчас и немедленно. Антон бы в такой ситуации не раздумывал, он был бы уже далеко отсюда! И он уйдёт и сдастся, но только где-нибудь там…