Заговор обреченных

– А вдруг? – Он повернул к ней бледное до синевы лицо. – А вдруг они уже там? И ждут у машины?

– Нет там никого, – хихикнула Лана, пнув его коленом в зад. – Иди уже.

– Точно?

Паша открыл дверь, выглянул наружу. Неясный свет фонарного столба в метре от крыльца терялся в струях проливного дождя. Темнота была такой плотной, что казалось, ее можно потрогать. Неясные звуки, шорохи. То ли ветер, то ли чьи-то шаги.

Он снова захлопнул дверь.

– Не могу, Лана! Жутковато! Вдруг на стоянке они? Вдруг они расправились с Лизой и теперь приехали за мной!

– Ох, Ромео! – Она отпихнула его плечом, толкнула дверь, вышла под дождь и громко крикнула: – На стоянке нет никого, кроме моих людей, Павлик. Неужели ты мог подумать, что я приехала вызволять тебя из беды одна? Там мои люди. Идем, дорогой. Нам пора отсюда уезжать. И как можно скорее.

Глава 24

Он не превратился в другого человека. Не переродился, нет. Все молекулы остались прежними. Остался прежним набор хромосом. Не исчезли болезни, которыми он переболел в детстве и подхватил в юности. Остались прежними руки, ноги, тело, лицо. Ничего нового, если не считать нескольких синяков и ссадин. Они не в счет. Они сойдут. Он все тот же.

Но вот что-то точно произошло с его сознанием. Что-то в нем сдвинулось, поменялось, перевернулось с ног на голову. Он вдруг понял, что может плакать и жалеть. Причем жалеть не только себя. А также он вдруг обнаружил в себе удивительную способность к состраданию, да. Прямо как в той детской сказке, где оборотень искренне посочувствовал старой бабке. Только в сказке той, посочувствовав, оборотень тут же снова превратился в добра молодца. А он нет – не превратился. Он все также оставался Антоном Логиновым. Хладнокровным, беспощадным, удачливым, расчетливым. Не выходило у него, посочувствовав, превратиться в другого человека. Человека, за которым бы не тянулся шлейф проблем и жестоких деяний.

– Анька! – всхлипывал он, вглядываясь в ее лицо на большом портрете, прислоненном к стене в ее гостиной. – Прости меня, Анька! Богом прошу, прости!

Ее лицо, написанное хорошим художником, которое и сам Антон когда-то находил красивым, оставалось мертвым. На портрете. В гробу. Анна оставалась безмолвной. Ее больше не было. Она не существовала больше. И осознавать это было вдруг так больно. И еще больнее от мысли, что это он решил лишить ее жизни. Он решил устранить ее, как помеху. Помеху на пути… к чему, господи? К чему? К финансовой независимости? Боялся, что она помешает строить ему империю? Перепугался, когда она приехала к нему и принялась угрожать?

А потом вдруг раз, и все. Все перестало казаться важным: деньги, уважение, положение, мать бы его. И вся жизнь сузилась до крохотного диаметра дула, смотревшего ему прямо в лоб.

«Сейчас он нажмет на курок, и меня не станет. Просто не станет, и все. Я превращусь в ничто. В пыль. В тлен. Интересно, я успею увидеть вспышку до того, как в мозг войдет пуля? Что будет потом? Встретит ли меня Анька? Или ничего не будет, кроме темноты и небытия?» – только такие мысли метались в голове, когда он голым висел на бортике бассейна, пытаясь уговорить Глеба не делать глупостей. Пытался уговорить его договориться.

И не было, что странно, ни единой мысли о котировках, тендерах, банковских счетах, гребаных сделках. Не было сожаления, что он уйдет из жизни на взлете, так и не потратив честно наворованных у Аньки денег. Был жуткий страх, что он просто уйдет из жизни. Из жизни самой! И разве важно, каким он уйдет из нее: богатым или нищим? Ни хрена не важно. Он Глебу все свои средства предложил. Все, без остатка! Готов был босым и голым уйти из дома, отдав ему его.

Кстати, он голым и босым и ушел. Правильнее, убежал. Кто-то наверху решил, что еще не время. Кто-то наверху распорядился и сохранил ему жизнь. Интересно, как надолго? Он ведь не убил Глеба. Он не мог его убить. Тот слишком живучий. Он просто схватил его за кадык, когда тот слишком низко наклонился к нему. Схватил за кадык с силой. Даже услышал, как захрустел хрящ его горла. И стащил к себе в бассейн. Странно, но Глеб не сопротивлялся, не барахтался, когда он пытался его утопить. Он долго держал его голову под водой, очень долго. Или так казалось? В тот момент, когда все его будущее смотрело на него из узкого пистолетного дула, время было другим.

Все казалось другим.

Он плохо помнил, как выскочил из бассейна. Как схватил полотенце с полки, обмотался им и рванул что есть сил в гараж. Хорошо, что одна машина у него всегда стояла с ключами. Всегда! Она была старой и никому не нужной. Он на ней ездил охотиться, рыбачить. Ему ее было не жалко. В нее он и запрыгнул голышом. И рванул с места так, что покрышки завизжали по асфальтовой дорожке. И он поехал. Куда? Он и сам не знал. В город поехал, подальше от пустынной дороги, от лесополосы вдоль нее. Все казалось, что Глеб очнется и кинется за ним вдогонку. Или вообще опередил его уже и сидит в засаде.