Заговор обреченных

Адмирал вдруг понял, что ни к кому он больше не пойдет, ни в какие дворцовые интриги встревать не станет. Все, что он мог сделать для рейха, он сделал – не в пример некоторым. Фосс вновь с остервенением подумал обо всех этих, ошивающихся возле «вольфшанцевских» гальюнов, людишках, и ему отчетливо захотелось в море. Как можно дальше от берегов. Хоть сразу на дно – лишь бы в море…

«Кстати, гроссадмирал что-то там заикнулся о чинах и наградах. Если о событиях в Париже он будет докладывать фюреру с такой же кислой миной, с какой выслушивал меня, да к тому же после никому не нужных заверений в верности военных моряков фюреру и рейху… Самое большее, чего я могу дождаться, так это допроса в гестапо на предмет моей собственной лояльности».

– Может, действительно попроситься обратно на флот? – вслух посоветовался вице-адмирал сам с собой. Но тут же, с присущей ему откровенностью, ответил себе: – Так ведь не решишься. Привыкший к придворным штормам настоящие морские шторма обычно переносит с трудом.

Прежде чем вернуться в свою городскую квартиру, Фосс вновь отыскал глазами утреннее светило. Ему показалось, что, разуверившись во всем происходящем, оно медленно, словно пылающий остов корабля, опускалось назад, в море.

«Позвони-ка лучше адмиралу Кранке, – дал себе Фосс еще один «дельный» совет, – и прикажи, чтобы он опять арестовал все парижское гестапо и СД, а власть передал генералу Штюльпнагелю. Уж тогда-то о тебе вновь вспомнят и в «Волчьем логове», и в Берлине, и даже на флоте. Эта эшафотная популярность и будет тебе истинной наградой»[29].

Правда, он еще помнил те времена, когда популярность на флоте ему создавал Железный крест, врученный лично Гитлером за активную помощь, которую он оказывал в 1936 году испанскому генералу Франко. А планы его военных операций по уничтожению польского военного флота и захвату порта Гдыня изучаются теперь в военно-морских училищах как блестящие образцы военной стратегии. Да и свой собственный Восточный фронт он честно прошел от Прибалтики до Крыма. Так что право на тихую заводь в виде штаб-квартиры при ставке фюрера вполне заслужил.

«И все же… позвони-ка ты Кранке. Почему бы и тебе однажды не покорить этот вечный непокоренный Париж?»

58

Под утро генерал Штюльпнагель вновь уснул. Это был все тот же короткий бивуачный сон, которым военный губернатор не раз имел удовольствие наслаждаться в своем служебном кресле, однако на сей раз никакими снами – ни сумбурно-банальными, ни вещими – высшие силы его так и не одарили. Зато когда он проснулся, то вместе с поданным адъютантом кофе с коньяком и двумя бутербродами на него посыпались такие новости, что вся эта «парижская явь» показалась ему сплошным кошмарным сном.

Как он и предполагал, группенфюрер Оберг комплексами рыцарской чести не страдал. Стоило его черному воинству получить свободу и оружие, как оно вновь принялось за то, ради чего, собственно, и было создано. Уже буквально через час после освобождения Оберг приказал арестовать подполковника Гофакера, который во время подготовки к перевороту являлся связным между группой Штюльпнагеля и группой Ольбрихта. Все то, что невозможно было согласовать по телефону, оба руководителя храбро доверяли преданному подполковнику, словно своему исповеднику.

– Генерал Бойнебург тоже арестован? – встревоженно спросил Штюльпнагель, узнав об этой новости.

– Нет. Я интересовался.

Взглянув на адъютанта, Штюльпнагель обнаружил, что его собственная правая рука мелко дрожит. Как и отвисшая нижняя губа. И вообще это уже было не лицо, а таитянская маска страха…

– Но что будет дальше, господин генерал? Гофакера арестовали прямо на квартире. Вслед за ним взяли полковника Линстона. И еще мне сказали, что Оберг сместил своего, как я понимаю, заместителя, Бемельбурга.

– Ну за смещениями и арестами дело теперь не станет, – отрешенно пророчествовал генерал, с тревогой думая о вернувшейся в Германию семье. – Группенфюрер точно определил, с кого следует начинать. С Гофакера, который знает об этом путче столько, что, зная все это, любой другой на месте подполковника полез бы в петлю.

– Гофакер не решится на это, – скорбно повертел головой полковник Хуберт.

– Не решится, – согласился генерал. И неожиданно вспомнил фразу, пришедшую ему в голову вчера вечером, когда казалось, что успех операции «Валькирия» обеспечен, а потому он отваживался на самые важные шаги: «Решительным нужно быть только тогда, когда ты способен оставаться решительным до конца».

Впрочем, вчера он не придал этой мысли какого-то особого значения. Истинный смысл ее открылся Штюльпнагелю только сейчас: «…когда ты способен оставаться решительным до конца».

Многие ли из тех, кто присоединился к организаторам путча, могли подтвердить, что они в состоянии оставаться настолько решительными? Мог ли утверждать это он сам?

Отправившись к себе на квартиру, находившуюся в том же здании, что и резиденция, Штюльпнагель принял ванну, старательно побрился и сменил белье.