Заговор обреченных

Только сейчас Штауффенберг вспомнил внешность этого человека, и вспомнил, где они встречались. Это случилось один раз, тогда, на аэродроме неподалеку от «Вольфшанце». Вначале полковник не узнал его, хотя видел на фотографиях. Но потом ему объяснили, что это и есть тот самый «первый диверсант рейха».

– Так, значит, это у вас, на Бендлерштрассе, вызревал заговор? Мы-то поначалу грешили на англичан, на комендатуру Берлина. Затем на Цоссен.

– Что вас еще интересует, штурмбаннфюрер? – сухо спросил Штауффенберг, давая понять, что не собирается отвечать на вопросы, на которые вряд ли стоит отвечать, даже находясь на допросе в гестапо. А ведь во время прошлой их беседы Скорцени вел себя совершенно по-иному. Странно.

– Меня интересует, какая скотина осмелилась покушаться на фюрера! Вот что меня интересует. Или, может быть, считаете это событие настолько несущественным, что не стоит нашего с вами внимания, полковник Штауффенберг? – произнес он два последних слова буквально по слогам.

– Со временем ваше любопытство будет удовлетворено, – едва сдержался Штауффенберг, чтобы не отомстить ему за «скотину».

– Я бы даже сказал, что это произойдет очень скоро, значительно скорее, чем вам представляется, – в голосе штурмбаннфюрера, самоуверенном и нагловато-насмешливом, послышалась явная угроза. Штауффенберг ощутил ее и поневоле поежился. Не хотелось бы ему попадать в руки этого всеевропейского страшилища.

– Кстати, обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер направил к вам одного из наших штандартенфюреров, доктора Пиффрадера. Специально для того, чтобы выяснять причину вашего невежливого ухода с совещания, которое проводил фюрер. Вы помните на своем веку какого-либо полковника, который обнаглел бы до того, чтобы подняться во время совещания, выйти, а затем вообще покинуть ставку?

– Господин Скорцени, вам не кажется, что наша беседа слишком затянулась? И что трубку я до сих пор не положил только из уважения к вашей храбрости. Но из этого не следует, что вы можете злоупотреблять моим временем.

– Послушайте, ваши сотрудники, кажется, называют вас Африканским Циклопом? Так вот, Африканский Циклоп, если выяснится, что со штандартенфюрером что-либо приключилось, все ваше сборище подлецов и предателей я перевешаю на фонарных столбах. Это не угроза, полковник, и даже не предупреждение. – Скорцени по-прежнему говорил спокойно и чуть-чуть медлительно. Совершенно не чувствовалось, что он верит в то, что его собеседник действительно осмелится бросить трубку. – Всего лишь рыцарское предложение не пожалеть для себя по пуле. При всей ценности свинца рейх простит вам эту расточительность. Но только помните: это единственное, что Германия и фюрер еще способны простить вам, полковник.

– Видите ли…

– Я не прощаюсь, Штауффенберг, – прогромыхал Скорцени. – Мы продолжим нашу милую беседу тет-а-тет. Если только к моменту моего прибытия вы не воспользуетесь моим советом.

* * *

Скорцени все же положил трубку первым. Он сделал это всего лишь за мгновение до того, как то же самое сделал Штауффенберг.

«Ты и здесь оплошал, – с горьким сарказмом упрекнул себя полковник. – Можешь считать, что свою словесную дуэль со Скорцени ты проиграл. Только учти, последующие выиграть будет еще сложнее. Скорее всего, невозможно».

– С кем это вы говорили, полковник? – появился я кабинете фон Квиринхейм. Штауффенберг сразу же понял, что он заявился просто так. Не зная, куда деть себя. Когда рядом еще кто-то из своих, чувствуешь себя спокойнее. Хотя все они теперь чувствуют себя осажденными в крепости, ворота которой вот-вот упадут под натиском целой орды варваров.

– Со Скорцени, – неохотно признался Штауффенберг.

– Простите?

– Со штурмбаннфюрером ОС Отто Скорцени.

– Уже волнуется? Интересно. И что он?

– Они там, у себя в СД, уже знают, что центр заговора здесь, – постучал пальцем по столу. – Нам еще очень повезло, что они поздновато разобрались.

– Что свидетельствует о том, что никто из знавших о «Валькирии» людей не поспешил с доносом.

– То ли о том, что те, кому надлежало знать, как, например, Гиммлер, давно знали о нас. Обо всех. Поименно. И выжидали. Но теперь уже не признаются. А что касается всех остальных «наших»… так ведь каждый понимает, что заявлять о соучастии в гестапо – все равно, что являться на эшафот со своей веревкой. Не рассчитывая на крепость той, что в руках палача.

– Довольно образно, – согласился Мерц фон Квиринхейм.

За то недолгое время, которое он знаком с этим полковником, Штауффенберг ни разу не видел его взволнованным или расстроенным. Он вел себя как механическая кукла. Ничто не угнетало и не вдохновляло его. Все, что происходило вокруг генерала Ольбрихта, он воспринимал с совершеннейшей серьезностью, пропитанной такой же совершеннейшей невозмутимостью. Возможно, поэтому и нравился Штауффенбергу. Поскольку сам он в последнее время с трудом владел своими эмоциями и переживаниями.

– И что же понадобилось от нас «обер-диверсанту» СС?