Заговор патрициев, или Тени в бронзе

Я ровными движениями глубоко опускал и поднимал весла, пока не проплыл половину расстояния от Оплонтиса до корабля. Я поздравил себя с силой воли и инициативой. Веспасиан гордился бы мной. Я подплыл довольно близко, чтобы можно было прочитать название, написанное высоко на носу судна заостренным греческим письмом… Почти в тот самый момент, когда я торжествующе улыбнулся, меня поразило совершенно иное чувство.

У меня были мокрые ноги.

Я по щиколотку стоял в морской воде, а моя несчастная лодочка шла ко дну. Как только Тирренское море узнало, что может проникнуть через сухие доски, оно со всех сторон устремилось внутрь, и мое судно быстро тонуло подо мной.

Я больше ничего не мог поделать, кроме как закрыть глаза и надеяться, что какаянибудь морская нимфа с добрым сердцем вытащит меня.

XXXVII

Меня вытащил Ларий. Купаться с нереидой было бы веселее.

Мой племянник, наверное, увидел, как я отчаливал, и плыл за мной до тех пор, как я начал тонуть. Я вспомнил, что его отец был лодочником; Лария опускали в Тибр даже раньше, чем отняли от груди. В два года он научился плавать. Парень никогда не плавал тем дурацким спокойным батавским кролем, которому учат в армии. У моего племянника был ужасный стиль, но потрясающая скорость.

Я пришел в себя с таким чувством, что меня жестоко закрутило в водовороте, а потом молотило о бетонную стену. То, как Ларию удалось спасти меня, я понял по страшным мукам, которые получил в результате. Шея, за которую парень героически схватил, осталась в синяках, а на ухе была глубокая рана, потому что он ударил меня головой о причал. Ноги сзади были ободраны, потому что племянник вытаскивал меня на берег по пемзе, а откачал Петроний Лонг, приложившись всем весом своего тела. После этого я чувствовал себя абсолютно счастливым, когда долго и спокойно лежал, ощущая больное горло и побитую плоть.

— Думаете, он будет жить? — услышал я вопрос Лария; в его голосе было скорее любопытство, чем беспокойство.

— Думаю, да.

Я заворчал, чтобы сообщить Петронию, что теперь он может спокойно развлекаться своими шуточками на мой счет. Его кулак, который ни с чем не спутать, ударил меня по плечу.

— Он же был в армии. Почему он не умеет плавать? — Это сказал Ларий.

— О… На той неделе, когда у нас на основном курсе боевой подготовки было плавание, его посадили в казармы на хозяйственные работы.

— Что он сделал?

— Ничего серьезного. У нас был очень своевольный младший трибун, который считал, что Марк развлекался с его подружкой.

Последовала пауза.

— Это правда? — наконец спросил Ларий.

— О, нет! В то время он был слишком скромным! — Неправда. Но Петроний не хотел развращать молодых.

Я отвернулся от них. Я вглядывался в море и искал своими опухшими глазами «Исиду», но она уплыла.

Низкое вечернее солнце яростно жгло мои ноги и плечи, когда лучи проходили сквозь мой маринад из морской соли, слегка запачканный кровью. Я лежал на берегу лицом вниз и думал о том, как можно умереть, утонув, и о других веселых вещах.

Далеко у кромки воды я слышал, как три маленькие дочурки Петро визжали от восторга, смело гоняясь друг за другом тудасюда в наводящем ужас море.

— Слушай! — подшучивал Петроний над Ларием. — Как так получается, что ты всегда спасаешь этого дурака, когда случаются несчастья?

Ларий высморкался. Он задумался перед тем, как ответить, но когда парень заговорил, было заметно, что это доставляло ему удовольствие.

— Я пообещал его маме, что присмотрю за ним, — сказал он.

XXXVIII

На следующий день мои друзья решили, что я должен научиться плавать.

Возможно, это была плохая мысль — пытаться давать уроки тому, кто все еще впадал в ступор при любой вероятности пойти ко дну с полными легкими морской воды. Однако все они отнеслись к делу серьезно, так что я пытался им помочь.

Это было безнадежно. Петроний вряд ли мог держать меня сзади за тунику, как он делал со своими детьми, а когда Ларий попробовал сделать водные крылья из надутых бурдюков, он только зря потратил силы, надувая их.

Однако никто не смеялся. И никто не ругал меня, когда я вылезал из воды, шел по берегу и сидел в одиночестве.

Я стоял наедине с собой, сердито бросая камушки в крабаотшельника. Я бросал их мимо, поскольку не был настроен на откровенную жестокость. Краб нашел свой щит и начал достраивать домик.

XXXIX

Мы ели, когда пришла Елена.

С детьми осталась Оллия; только Тадию, которую сильно обожгла медуза, нам пришлось взять с собой — все еще больную и несчастную. Ларий остался с Оллией; я слышал, как эти двое обсуждали лирические стихи.

Мы кушали в винной лавке под открытым небом, где также подавали морепродукты. По указанию Сильвии Петроний осмотрел кухню; не буду притворяться, что владельцы были ему рады, но он умел ловко проникать в те места, в которые не сунулись бы люди помудрее, и потом к Петро всю жизнь относились как к другу управляющего.