Заговор по душам. (Малоросский прованс.)

Подбежавшая сестра милосердия властно отодвинула Александра в сторону и заставила седовласого выпить пахнущую резким запахом настойку валерьяны. Егор Тимофеевич откинулся на спинку и прикрыл глаза. Барон молчал, следил, как крупная слеза выглянула из-под побеленных инеем ресниц, ускорила бег к виску, по пути оставляя призрачную дорожку на глубоких морщинах. Знатный в депутатских кругах балагур постарел на сотню лет в мгновения ока.

Александр, не желая больше тревожить покой супругов, так же властно, как сделала совсем недавно медсестра, завладел рукой и вниманием помощницы лекаря.

- Что? - спросил барон, легко кивая в сторону депутатской четы.

- Дочка их тут... после ночи... откачали, но потом... - не раболепно, а больше переживая чужое горе, сбивчиво отвечала девушка.

- Дочка Егора Тимофеевича поступила вместе с другими пострадавшими с парохода?

Сестра милосердия коротко кивнула, освободила руку и снова занялась супружеской парой. Не было времени на разговоры.

Вот и встало все на свои места: та злоба, которой горели глаза депутата, и беспрестанно повторяемое слово, как проклятие на весь род... Потерять единственного ребенка и обвинить в трагедии того, кто в общем-то к катастрофе имеет крайне опосредованное отношение...

Не зная, как помочь, Александр еще раз печально взглянул на супружескую чету, и молча двинулся дальше.

Главный полицейский губернии застал барона в задумчивости. Стараясь не напугать внезапным появлением своим, госслужащий еще издалека подал голос:

- Александр Эдуардович?

Барон обернулся мгновенно, но взгляд его, чуть затуманенный нелегкими мыслями, прояснился лишь нескольких секунд спустя. Заметивший, но не подавший виду, становой пристав сделал аккуратный шаг в сторону собеседника:

- Как жаль встретить вас здесь и при столь печальных обстоятельствах!

- Здравы будьте, Дмитрий Дмитриевич, - совершенно нейтральным голосом откликнулся Фальц-Фейн, так, словно и не касалось его все происходящее. - Не стоит уничижать важности произошедшего. Для всех ночное происшествие - трагедия. Только писаки газетные попируют на останках да повеселятся вволю, мешая имя Софьи Богдановны с грязью.

Александр говорил, отведя взгляд. Урядник, стараясь не нарушать покой особы дворянского происхождения, медленно сделал два шага вперед и остановился на почтенном расстоянии.

- Нижайше прошу прощения за то, что отвлекаю вас, уважаемый Александр Эдуардович, - офицер заискивающе глянул на собеседника, - должен сообщить вам о довольно важной особе...

- Епанчиной? - довольно невежливо перебил барон, резанул взглядом. Служака тут же ухватился за ниточку, и как по канату, позволил себе продвинуться еще чуть ближе к почти вплотную каменному гостю.

- Вера Николаевна Епанчина...

Барон тяжело вздохнул, опустил голову, качнулся по привычке с пятки на носок, и, наконец, одарил вниманием подошедшего:

- Дочь генерала?

- Мы уже телеграфировали его сиятельству, но... - госслужащий выжидающе замер, когда заметил, как у собеседника свело скулы. - Но ее батюшка отписался, что волею отеческой более не озаботится, а посему Вера Николаевна в ответе сама за себя.

- Отрекся от дочери? - Александр еле сдержался чтобы не вскинуть брови - не верил ушам своим. Уж он бы точно никогда бы в жизни так не поступил! Матушка его - София Богдановна не бросила ни Александра, ни остальных семерых детей, когда отец и отчим преставились, а взвалила на свои плечи заботу и о семье, и о промысловом деле. И совесть Александра Эдуардовича не смогла бы позволить своему хозяину поступить иначе.

С другой стороны, груз, лежащий камнем на душе, точно так же камнем пошел на дно, отпуская сердце. Это значило, что генерал не станет предъявлять претензий и требовать сатисфакции в связи с крушением и физическим страданием дочери. Одним иском меньше.

Кивнув на прощание и поблагодарив за сотрудничество исправника, барон отправился и дальше расследовать невыясненные обстоятельства случившейся трагедии.

Глава 2.

Вера глубоко вздохнула и перевернулась на другой бок. Боль тут же пронзила виски. Девушка застонала.

У кровати засуетились, послышались причитания и шепотки.

Солнцева попыталась открыть глаза, однако ничего не вышло. Веки были настолько тяжелыми, что казалось, давили на глазные яблоки и грозились не открыться никогда.

Тот, кто только что шелестел накрахмаленными одеяниями, подвинул воздух, разгоняя больничные запахи химии. Решив, что раз глаза отказываются служить своей хозяйке, Вера будет изучать окружающую обстановку другими органами восприятия.