Заговор по-венециански

Напарники подкалывают друг друга всю дорогу до самой камеры для допросов. Наконец охранник останавливается и проводит инструктаж.

— В камере есть две тревожные кнопки: одна на столе, вторая у двери. Нажмите в случае беспорядков или когда закончите с делами. Я приду и заберу вас.

Агенты кивают, и провожатый уходит, заперев их в камере. Лернер с Бэдкок присаживаются на привинченные к полу стулья за точно так же привинченный к полу стол.

— Мистер Бэйл, я агент ФБР Стив Лернер, а это агент ФБР Хилари Бэдкок. Мы из Отдела поведенческих наук, хотим задать несколько вопросов. Вы не против?

— Только если вопросы мне понравятся, — отвечает Бэйл, не сводя взгляда с Бэдкок. — Иначе буду молчать.

— Понимаю, — говорит Лернер и достает из внутреннего кармана пиджака небольшую записную книжку в коричневой обложке и ручку. Не спеша снимает с ручки колпачок и расписывает ее.

— Вы бы поторопились, мистер, — подтрунивает Бэйл, — а то меня казнить успеют.

— Итак, вы у нас художник, — продолжает Лернер, будто не слышал. — Восхитительно, очень. Где вы черпаете вдохновение?

Бэйл от веселья прямо зажмуривается.

— В смерти Христа и убийстве невинных. И то и другое сильно заводит.

— Я имел в виду художников. Чьим творчеством вы восхищаетесь? Пикассо? Дадаисты? Дали?

— A-а, вот как, — презрительно произносит Бэйл. — Вы действуете по старой схеме, ищете, что есть у нас общего, хотите меня расслабить и разговорить? Какой вы подготовленный, ученый.

— И ваш ответ?

— Пикабия, — выплевывает Бэйл, словно грязное ругательство. — Пикабия. Я нарочно произношу имя медленно и разборчиво, чтобы вы записали его без ошибок. Пи-ка-би-я. Он мой вдохновитель. Знаете такого? Или вам, тупым, подсказать?

Фэбээровец аккуратно записывает имя в блокнот. Затем, подергивая себя за бородку, смотрит в потолок, словно ища там ответа. Наконец, улыбаясь, переводит взгляд на Бэйла.

— Франсиско Мария Мартинес Пикабиа. Следовало догадаться, что он и есть ваш водитель. Его картина тысяча девятьсот двадцать девятого года «Гера» полна лицевых образов, схожих с вашими.

Бэйл издевательски аплодирует.

— Поздравляю. Выходит, вы не такая уж и необразованная свинья вроде остальных копов. — Он саркастично присвистывает. — Почти все пидоры среди вашего брата чувственны и образованны. И интроверты. Скажите, агент Лернер, живопись для вас служила отдушиной? Пряча свои сексуальные наклонности от коллег-мачо, вы искали в ней утешения?

— В ней и в поэзии, — отвечает Лернер безразличным тоном. — А вы, мистер Бэйл, увлекаетесь поэзией?

— Мои преступления — моя поэзия, — скалится Бэйл. — Кровь — мои чернила, надгробия — страницы томов.

— Прямо мороз по коже, — бесстрастно отвечает Лернер, продолжая записывать в блокнот. — Мелодраматично, пафосно, однако любопытно и страшно.

Бэдкок, впрочем, не столь сдержанна.

— Настоящая поэзия начнется, когда тебе в жопу накачают яда и ты будешь подыхать несколько суток.

— А вы мне зад потом оближете, агент Бэдкок? Ваш я бы вылизал.

Бэйл по-змеиному показывает язык. Лернер хватает напарницу за руку, на случай, если та почуяла один из редких моментов — как, например, в Канзасе, — когда кажется вполне нормальным запрыгнуть на стол и врезать заключенному. Бэйл все видит и понимает.

— Плохая собачка у вас, агент Лернер. Вы уж эту сучку попридержите. Не хочется, чтобы она разворотила мою маленькую уютную камеру.

— Мы почти закончили. — Лернер надевает на ручку колпачок и поворачивает его так, что клипса ложится на одну линию с фирменной надписью. — Спасибо большое за то, что уделили нам время. Я понимаю, как мало его у вас осталось и как оно ценно для вас.

Фэбээровец нажимает на кнопку вызова. Бэйл поднимается из-за стола. Даже скованный по рукам и ногам он все еще опасен, и потому Лернер не убирает ручку в карман. Если что — воткнет ее в глаз маньяку. В умелых руках перьевая ручка очень опасна. Наконец охранник отпирает многочисленные электронные замки, и агенты покидают камеру, не сводя глаз с преступника.

— Ну мра-а-ак, — говорит Бэдкок, пока они идут по коридорам. — Зря ты не дал мне его ударить.

— Он бы тебя убил. И меня заодно. Так что не зря.

— Зачем мы вообще приходили? Только время просрали.

— Вовсе нет.

— То есть?

— Пикабия принадлежал к движению, известному как «Section d’or», то есть «Золотое сечение» по-французски.

— Какое это имеет отношение к делу?

Бэдкок делает знак дежурному на пропускном пункте, чтобы тот открыл двери.

— Терпение, Хилари, терпение. — Лернер щурится на яркое солнце, когда они покидают стены тюрьмы и направляются к машине, — «Золотое сечение» позаимствовало свое название из «Трактата о живописи» да Винчи в переводе Жозефины Пеладан.

— Да ладно, шеф, увел меня на глубину и топишь. Я читаю «Ю-эс-эй тудэй» и смотрю «Конана». Мне череп на мозги не давит. Яйцеголовый у нас ты.

— В смысле, просвещенный.

— Ладно, просвещенный. Колись, что такого умного пропустил мой маленький мозг?

— К этому и подхожу. — Театрально вздохнув, Лернер продолжает: — Пеладан наделяла огромным мистическим смыслом золотое сечение и прочие геометрические конфигурации.