Заговор по-венециански

Впереди главный канал верфей, величественные крепостные башни и гигантские греческие львы Порта-Магна. Томмазо швартуется в тени от стоящего довольно далеко трехмачтового судна. Когда его достроят, оно наверняка отправится в ряды морского флота — охранять пути и венецианские суда от турецких и далматских пиратов. Одноопорные мачты столь высоки, что кажется, они вот-вот пронзят небо. А чуть дальше сходит на воду трехмачтовый люгер; на корме его отчетливо реет красный флаг с золотым крылатым львом, гербом светлейшей республики Венеции. Томмазо жадно впитывает глазами грандиозное зрелище, одновременно помогая выбраться из лодки побледневшему брату Маурицио.

— Брат, ты уверен, что хочешь сойти на берег? Оставайся в лодке, а по делам я схожу один.

Монах поднимает на него благодарный взгляд.

— О, Томмазо, буду вечным твоим должником, если дашь мне чуток времени провести наедине с собой. Я-то думал, путь не доставит хлопот, но морская немочь…

— Все хорошо, не бойся.

Любезно кивнув друг другу, браться расстаются. Они договорились встретиться через два часа на площади неподалеку. Маурицио всегда плохо переносит плавание по каналу и нуждается в некотором времени на восстановление сил. А таковое он не мыслит без визита в местный трактир, хозяин которого свято верит, будто небеса защитят его дело, если кормить брата Маурицио до отвала.

Как только Маурицио скрывается из виду, Томмазо спешит по делам. Судовые верфи — это дом для частных и морских торговцев, плюс десятки дельцов меньшей руки вроде производителей веревки и продавцов дерева. Томмазо точно не скажет, сколько здесь людей работает, но их наверняка больше десяти тысяч. Сразу же находится достаточно добрых христиан, желающих помочь нищему монаху, отправленному на сборы пожертвований: ведро различной величины гвоздей, несколько просушенных досок, бочонок смолы и длинный отрез парусины, которому найдется немало применений. В том числе и починка рыбацкой лодки Томмазо.

Времени остается еще предостаточно, и Томмазо решает выяснить хоть что-нибудь об артефакте, оставленном матерью. Вооружившись эскизом, святой брат идет на запад мимо церкви Сан-Франческо-делла-Винья; переходит от одной галереи к другой.

И ничего.

Никто не может навести на след.

Томмазо заходит в мастерские к ювелирам, живописцам и прочим художникам от Высшей школы Святого Марка до церкви Санта-Мария-Формоза.

И везде советуют:

— Загляните к Бонфанте.

— Пусть старик Карацони, что на мосту работает, глянет на вещицу.

— Зайдите к Луче, это серебряных дел мастер. Найдете его на площади за базиликой.

Все впустую.

Печальный и вымотанный, Томмазо возвращается к верфи. Брата Маурицио пока нет.

Томмазо присаживается на борт колодца, у которого и договорились встретиться с братом Маурицио. Венеция окружена морской водой, и по иронии судьбы здесь очень ценится вода пресная. Хотя со стороны Томмазо было бы невежливо самому взять и напиться из колодца. Монаху улыбается молодая женщина, что развешивает белье на просушку; какая-то старуха высовывается в окно и закрывает зеленые ставни, выцветшие и слегка искривленные от прямого солнечного света. Наконец подходит смуглый юноша и вытягивает из колодца ведро с чашкой на веревке.

— Воды, брат? — спрашивает молодой человек. — Судя по виду, вы давно испытываете жажду.

— Как щедро с вашей стороны, — облегченно говорит Томмазо. — Molte grazie.

Монах осушает кружку и сам же наполняет ее снова.

— Меня зовут Эфран, — представляется юноша. — Я живу в этом районе. Может, вас проводить до нужного места?

Утерев губы тыльной стороной ладони, Томмазо отвечает:

— А я брат Томмазо из обители на острове Сан-Джорджио. И — спасибо вам, — нет, я не заблудился. Просто ищу ответ на загадку личного характера.

Эфран смеется.

— Я-то думал, люди за ответами обращаются к Богу.

— Так и есть, но эту задачку Господь, похоже, предоставил мне решать самому. — Монах вытягивает из кармана эскиз и разворачивает его. — Говорят, Венеция — сердце мирового искусства, однако вместо знатоков я нахожу торговцев. Нужен человек, который разбирается в артефактах или старинных серебряных драгоценностях.

Присев и опершись спиной о стенку колодца, Эфран присматривается к эскизу.

— Какой он величины? С кулон или больше?

Подняв левую руку, Томмазо показывает на ней:

— Длина от кончиков моих пальцев до запястья. Ширина — пальца четыре.

Размеры впечатляют Эфрана.

— Солидная вещица. Она из церкви? С алтаря?

— Кажется, я говорил, — обиженно отвечает монах, — что это семейная реликвия. Досталась мне от матери.

— Прошу простить меня, брат. Не хотел вас обидеть. Я лишь желаю установить происхождение вещицы.

— Забудем. Уверяю вас, артефакт принадлежит мне, и никак не церкви.

— У меня друг живет в гетто, — неуверенно начинает Эфран, — еврей, очень образованный. Он и его семья давно торгуют заморскими древностями и диковинками, многие из которых я покупаю для них в порту. — Юноша щелкает пальцем по эскизу. — Эрманно вполне может разузнать об этой вашей вещице. Она из серебра, говорите?