Заговор поэтов: 1921

Чёрный человек склонил голову, и показалось Гривничу, что отпечаток, тёмная тень её как бы задержалась там, где начиналось движение. Такое бывает в сумерках, а ведь и сейчас заметно потемнело. Мрачная туча потушила шпиль Петропавловской крепости, справа косые полосы дождя накрыли уже Мост лейтенанта Шмидта, и Гривнич мимолетно пожалел, что, выходя на прогулку, не прихватил с собою зонтик. Тут он, вроде как подыгрывая самозваному собеседнику, перекрестился – и с легким разочарованием убедился, что тот не пожелал раствориться в воздухе.

– Шутки в сторону, дражайший Валерий Осипович! Я вам предлагаю занять пост секретаря и кассира Юбилейной писательской комиссии по всенародному празднованию столетия Достоевского. В сем портфеле – список поэтов, коих вам должно убедить принять звания членов комиссии, подъемные, суточные и проездные для них, а также тщательно, смею думать, разработанный мною план юбилейных мероприятий…

– Вы не по адресу. Это надо к Горькому обращаться, на Кронверкский проспект, дом 23. Дать номер телефона?

– Алексей Максимович вот-вот уедет за границу: когда такой грозный друг, как Ленин, столь настойчиво намекает, что пора отдохнуть в Италии, лучше прислушаться… Да и не любят они оба Достоевского, а если Горький и согласится с идеей юбилея, сам не будет заниматься, кому-то перепоручит. А вот вас попросить – в самый раз. Вы и литератор, и сможете отдаться делу целиком.

– Да уж, понял я. Однако же нас, мелкотравчатых литераторов, много, а вы выбрали меня – позвольте спросить, почему?

– Что ж, выбор был, не скрою. Побывал я в «Доме искусств» (если вы поклонник модных сокращений, то в ДИСКе), в резиденции Григория Григорьевича Елисеева собственно. Подумывал о двух тамошних молодых людях, да остановился всё же на вас. Шполянский и Зощенко, вот о ком речь…

– И чем не подошли, можно поинтересоваться?

– От вас не скрою: вам это знать будет полезно. Виктор Шполянский со всеми на свете знаком и очень деловой, он мигом бы мне всё устроил, да только он левый эсер и футурист, а они горой за революцию. Уже его корпоративная солидарность помешала бы здесь, уже она… Хотя его этакая себялюбивая хитринка, не скрою, весьма мне импонировала. Михаил Михайлович Зощенко, тот, напротив, – кристальной души молодой человек, к тому же безудержно храбр. Но на поле боя храбр, а в быту, в смраде коммуналок, где вам придётся вертеться, – просто рохля, между нами говоря… Да и не знаю я, какие секреты можно удержать, живя в коммуне, хотя бы и писательской! И тем более, что в писательской: вы ведь все такие болтуны! А здесь имеется и тайная инструкция, о ней после.

– Почему же после?

– Потому что я хочу, чтобы вы сначала до конца оценили моё предложение и приняли его. Да, совсем забыл… Я выбрал вас, потому что большие надежды у меня на молодых русских писателей, сохраняющих безукоризненный пробор в набриолиненных волосах. Скажите, а нет ли у вас, случайно, монокля?

– Мне достаточно и пенсне.

– Жаль… А почему не спрашиваете о своём жаловании?

– Считайте, что спросил.

– Мне известно, что вы профукали отцовское наследство ещё в конце войны. У вас теперь только что и осталось – комната в бывшей вашей квартире и счёт в швейцарском банке, но до него вам не добраться. Живёте, спуская перекупкам на толкучке содержимое своего гардероба, да и тот почти опустел. Советские рубли продолжают обесцениваться, надолго ими я вас обеспечить не смогу. Валюта для пентюхов вроде вас смертельно опасна. Поэтому… Тряхните-ка вот этим!

И незнакомец протянул Гривничу несколько потрёпанный портфель крокодиловой кожи, не отпуская, впрочем, ручки. Гривнич схватил за бока двумя руками – и едва не отдёрнул их: показалось, что прикоснулся к влажной и скользкой шкуре живой твари.

– Смелее, Валерий Осипович!

Раздалось тихое, для знающего слуха весьма приятное позвякивание.

– Вот именно, Валерий Осипович! Сможете спокойно пояснить, хотя бы и в ЧК, что это столовое серебро, купленное батюшкой вашим, членом Санкт-Петербургской адвокатской коллегии, и кое-какие безделушки из шкатулки сестрицы Полины Осиповны, скончавшейся в восемнадцатом году от инфлюэнцы. Раньше же не продавали из сентиментальных соображений.

– Последний вопрос. Почему бы вам самим не объездить поэтов с этими суточными?

– А вы посмотрите на меня: да кто я такой, чтобы приставать к знаменитостям с юбилеем Достоевского? Никому не известный фабрикант, вечный, с «Бедных людей» начиная, восторженный почитатель романов Федора Михайловича. Даже если бы и было у меня достаточно честолюбия, только представьте себе: вылез бы я как финансирующая сторона празднования, тут бы меня Чрезвычайка за ушко да на солнышко: «Показывай, буржуй, где золотишко припрятал!» Вот отметим мы с вами юбилей Федора Михайловича, я и уеду за кордон от греха подальше.

– А чем занимаетесь, если не секрет?