Заговор призраков

…Он упоминал, что в парке Медменхема есть грот. Можно было бы предложить ему прогуляться туда и поцеловать его, как когда-то они целовались в гроте парка Линден-эбби. С того момента, как она услышала свирель юноши в красном колпаке, в сердце поселилось томление. Ей хотелось прикосновений и поцелуев, хотелось, чтобы Джеймс стиснул ее в объятиях, как когда-то. А дружба… Мало ли какие слова используют как полог над ложем, на котором двое любят друг друга? Слова, которые лишь затеняют значение, а сами по себе ничего не значат. Боже, да в приличном обществе даже слово «ноги» произносят, стыдливо краснея! Ну, пусть будет дружба, раз того требует белый галстук у него на шее.

Но Джеймс выглядел утомленным и сосредоточенным, а Лавиния понимала, что, скорее всего, природа ее собственной нынешней смелости – в том, что на нее подействовала волшебная музыка. Сегодня неподходящий день для того, чтобы пытаться соблазнить Джеймса. Не сегодня. В другой раз.

4

После того как они заглянули в волшебный мир, проникновение в усадьбу не показалось Лавинии чем-то рискованным. Если даже их поймают, достаточно достать кошелек, и сторож позабудет о том, что видел посторонних. Бряцанье монет стирает память не хуже, чем удар дубиной по темени.

Они прошли под надписью «Fais ce que voudras» и шагнули в багрово-черное холодное пламя.

В часовне царило полное запустение. Стены в пятнах плесени, обломки заплесневелых досок, груды гниющей ткани. И запах серы.

– Братья из Медменхема жгли серу во время черных месс. Но запах не почувствует никто, кроме тех, кто способен заглянуть за завесу реальности.

– Или тех, кто составил компанию эльфийскому рыцарю во время его охоты.

Лавиния не думала, что Джеймс улыбнется в ответ, ведь обычно его раздражало, когда она поддразнивала его, называя рыцарем-эльфом… Однако он улыбнулся и посмотрел на нее с неожиданной теплотой.

– Леди не подобает быть такой своенравной, Лавиния.

– Мне об этом с детства твердили. Так что мы ищем? Ничего необычного я здесь не замечаю.

– Зато я вижу все, что мне нужно. А чтобы увидеть больше, понадобится защитный круг. Стой на месте.

Джеймс достал пороховницу, полную соли, опустился на колени и сосредоточенно, как когда-то в юности, обвел место, где находились они с Лавинией, ровным соляным кругом. Поднялся и пристально вгляделся в темноту. Лавиния ждала. Какое-то время ничего не происходило. А потом внутреннее убранство часовни словно поднялось из руин.

Вспыхнули свечи одна за другой, из-под земли вырос алтарь, и по нему заструилась черная ткань. Распятья на алтаре не было – ни перевернутого, ни какого иного. Только чаша и тяжелые золотые подсвечники. Вокруг алтаря столпились люди в серых рясах с капюшонами. Лавиния присмотрелась: почти у всех из рукавов выглядывали кружевные манжеты, и у всех до единого из-под рясы виднелись светские туфли на каблуках.

Десять серых фигур. Одиннадцатая – у алтаря.

«Их же должно быть двенадцать», – вспомнила Лавиния, озираясь. И тут она услышала голоса. Слабые, словно доносящиеся откуда-то издалека, но вполне различимые.

«О, Сатана, Отец, удостой нас быть служителями мира Твоего, чтобы несли мы сомнение туда, где верят, отчаяние туда, где надеются, страдание туда, где радуются, ненависть туда, где любят…»

Лавиния никогда еще не слышала обращения к Сатане. Набожностью она не отличалась, а воскресным утром залеживалась в постели, мучительно размышляя, под каким бы предлогом прогулять службу. Но все же какое-то смущение, если не страх, она испытала, вслушиваясь в нечестивую молитву.

«Открой нам Истину там, где заблуждаются, яви Свет Утренней Звезды во тьме…»

Тринадцатым участником действа был бабуин. Животное выглядело весьма уныло. То ли холодно ему было, то ли скучно. Бабуин сидел на полу, нервно почесываясь, а когда стоявший у алтаря хлопнул в ладоши, зверь лениво вспрыгнул на черный шелк. Взял протянутую ему облатку и принялся ее мусолить.

«О, Сатана, Отец, удостой быть уверенным, а не верить, действовать и достигать, а не надеяться, быть любимым, а не любить, ибо кто действует – достигает, познавший ненависть – обретает, владеющий тайными знаниями – властвует, кто умирает, служа Тебе, – возродится для вечного служения Свету Твоему…»

Дверь, ведущая из часовни в усадьбу, приоткрылась. Вошел двенадцатый монах. Он вел с собой ярко одетую и ярко накрашенную молодую женщину. Глаза ее закрывала плотная черная повязка. При виде монаха и женщины бабуин нервно взвизгнул и спрятался под алтарем.

– Фу, ну и запашок у вас тут. Как в аду.

Голос женщины звучал громче и ближе, чем песнопения монахов, и Лавиния могла разглядеть ее так, как если бы женщина и правда присутствовала в часовне одновременно с ними. Платье у нее было по моде прошлого века, с просторным квадратным декольте, и волосы высоко взбиты и припудрены.

– Эти неудобства были отдельно оплачены, Фанни. А обслужить двенадцать джентльменов подряд для тебя вряд ли будет сложной задачей, – прозвучал бас сопровождающего ее мужчины.

– И для каждого я буду шелковой и сладкой, обещаю, сэр, – пропела Фанни.