Заговор призраков

– Как вам будет угодно, лорд Линден. Мне и правда пора. Нужно как следует подготовиться к поездке в Вест-Вайкомб.

С этими словами она развернулась и направилась к двери, только каблуки стучали по мраморным плитам и рассерженно шелестела черная амазонка.

Агнесс смотрела на кузена во все глаза. Вот уж не ожидала найти союзника против Лавинии! Какие еще открытия ее ждут?

2

Домой Лавиния возвращалась, кипя от злобы. Девчонка прогнала ее, а молокосос поддержал свою кузину… Они выставили ее за порог, эти дети. Ее. За порог.

Господь всемогущий.

Кто угодно может сидеть у постели Джеймса, прикасаться к его пылающему лбу или держать его за руку. Любая служанка-кокни, но только не она.

Она бы умерла за него, но никогда не сможет жить с ним рядом. Агнесс – может, потому что их связывает родство. Пусть и мнимое, оно надежно защищает добродетель, которую девчонка так лелеет. Да, Джеймс сказал, что Лавиния для него – друг, но будь она мужчиной, уж она смогла бы приблизиться к больному другу! Леди – не может. Будь проклят этот мир.

Обида, ярость, злоба вскипали в ней – и не находили выхода. На людях нужно держаться с достоинством, да и потом, в уединении собственной комнаты, нельзя завыть в голос: о чем еще судачить служанкам, наклоняясь над кастрюлями или смахивая с рук мыльную пену, как не о хозяйкиных горестях? Не хватало еще стать посмешищем на весь дом, а то и Лондон. Сплетни расходятся широко, как круги на воде…

Тонкий девичий голосок прорвался сквозь шум крови в ушах Лавинии. Голос пронзительный, как комариный писк, такой же навязчивый и неумолимый…

Чьей кровью горячей твой плащ обагрен,
Дэви, о Дэви?
Чьей кровью горячей твой плащ обагрен,
Скажи мне всю правду, сын мой.
– Мой сокол любимый был мною убит,
Леди-мать, о леди-мать,
Мой сокол любимый был мною убит,
И правды не знаю другой.
– Кровь сокола вовсе не так горяча,
Дэви, о Дэви,
Кровь сокола вовсе не так горяча,
Скажи мне всю правду, сын мой

…

Всего лишь старая баллада, но ничего более неуместного на всем белом свете не сыщешь. После гибели Уильяма эта песня надолго вошла в репертуар наглых фермерских батрачек, ведь все тогда судачили, что достопочтенный мистер Линден убил старшего брата и положил глаз на племянника. А в балладе некий Дэви тщетно лгал матери, что убил он сокола, что убил он гончую, но мать подозревала правду, и в конце концов ему пришлось сознаться:

Я Джона, любимого брата, убил,
Леди-мать, о леди-мать,
Я Джона, любимого брата, убил,
И правды не знаю другой.

Разумеется, наглые девицы горланили песню, когда Джеймса не было поблизости, ведь фейри-полукровку с руками по локоть в крови боялись все крестьяне. Зато паршивки принимались петь громче, стоило им завидеть Лавинию!

Какую ты казнь себе изберешь,
Дэви, о Дэви,
Какую ты казнь себе изберешь,
Скажи мне всю правду, сын мой?
– Я в море отправлюсь на лодке без дна,
Леди-мать, о леди-мать,
Я в море отправлюсь на лодке без дна
И мне не вернуться домой.

Продавщице фиалок, осквернившей вечер этой песней, на вид было лет четырнадцать. Убого одетая, без чулок, в капоре из торчавшей во все стороны соломки, но с претензией на чистую бедность. Лавинии так хотелось ударить ее, чтобы на бледной впалой щеке отпечатался алый след! Но леди не пристало опускаться до рукоприкладства, да и не виновата перед ней девчонка, хотя песню она выбрала неудачную.

– Леди! Купите фиалки, леди! Душистые фиалки! Купите у бедной девочки! – Цветочница бросилась к фаэтону, протягивая букетик, и вовремя успела отскочить.

– Пошла прочь, дрянь! – И леди Мелфорд хлестнула лошадь, не заботясь о том, заденет ли девчонку грязное колесо.

В голове сами собой рождались слова, которые продавщица фиалок еще не успела пропеть.

А что ты оставишь несчастной жене,
Дэви, о Дэви?
– Беду и печаль до конца ее дней,
Ведь мне не вернуться домой

[4].

Ворвавшись в дом, Лавиния вихрем пронеслась в свою комнату, захлопнула дверь перед носом оторопевшей камеристки, повернула ключ – и, рыдая, повалилась на кровать.

Джейми! О Джейми! Даже не вздумай! Только не теперь.

Наплакавшись всласть, она вытерла лицо платком, смоченным лавандовой водой, и, как только с глаз сошла краснота, позвала Грейс. Нужно сшить новую амазонку. Алую, из той самой ткани, которую Джеймс советовал приберечь.