Заговор призраков

Поговорить бы с кем-нибудь, кто мог бы подсказать ей, что делать с Чарльзом и в каких выражениях рассказать Джеймсу о произошедшем. Но у Лавинии не было ни одного достаточно умного знакомого, кому она могла бы довериться. Собственно говоря, у нее вообще не оставалось никого, кому она могла бы довериться. Абсолютно одинока. За последние годы она была своим единственным собеседником и советчиком, но в данной ситуации леди Мелфорд не могла получить помощь от Лавинии.

– Миледи?

На пороге гостиной появилась запыхавшаяся Грейс. С лестницы доносился топот Бартоломью, который таскал вниз бессчетные сундуки, рундуки и укладки камеристки, собравшей за столько лет службы внушительный гардероб из поношенных платьев госпожи. На плечи Грейс набросила сразу несколько шалей, слишком дорогих, чтобы доверить их мужичью, под мышкой держала розовую шляпную коробку.

– К вам тот мужчина, – сказала отставная камеристка. – Джеймс Линден.

Слова прозвучали, как плевок. О, сколько лет тихоня Грейс ждала этого момента! Ей уже не требовалось кривить душой, называя его «джентльменом», ведь в ее системе ценностей уважения он заслуживал ровно столько же, сколько пьяный шарманщик или нищий итальянец, под чью свирель пляшут белые мыши. Доносились ли до нее слухи о богатом прошлом ректора Линден-эбби? Безусловно, доносились. Своим же внезапным появлением в доме миледи он подтвердил все домыслы камеристки. Когда вечером после вылазки Лавинии в Медменхем она расчесывала всклокоченные локоны госпожи, можно вообразить, какие мысли лезли в ее прилизанную головенку. То-то она без возражений ухватилась за рекомендацию.

Если правильно подобрать тон, слово «мужчина» зазвучит почти так же оскорбительно, как «женщина».

«Гулящая» – читался вердикт в маленьких водянистых глазках.

– Можете идти, Грейс, – спокойно улыбнулась миледи. – Пока репутация цела.

Дважды повторять ей не пришлось. Сделав неглубокий книксен, камеристка ретировалась, оставив после себя мучнистый запах крахмала, резкий – анисовых капель и приторный – застоявшейся, давно перебродившей добродетели.

Лавиния же ликовала. Он – «тот мужчина», она – «эта женщина», так что они практически созданы друг для друга. И он все-таки вернулся к ней. Живым.

Но на всякий случай она выхватила из шкатулки флакон со святой водой и спрятала в карман. Джеймс провел время рядом с племянником, вокруг которого еще мог виться злой дух, точно пьянчуга вокруг кабака, из которого его выгнали, не дав опрокинуть пинту. А Джеймс все это время был слаб, болен, без чувств – кто знает, что могло произойти?

Нет, колоть Джеймса булавкой она не будет, даже если бы в нем поселился целый легион демонов. Уже слыша его шаги, Лавиния откупорила еще один флакон, смочила святой водой платок и сжала в кулаке. Если Джеймс одержим, это выявит его сущность. По крайней мере, ей не придется гадать, с кем она говорит: со своим любимым или с насмешником, искушавшим ее дарами Второй дороги. Все сразу станет ясно. В тот миг, когда он коснется пальцами ее пальцев…

Джеймс Линден выглядел таким измученным, словно стал жертвой не призрака, а румынского вампира. Кожа побелела и истончилась, морщины у рта и между бровей прорезались глубже, волосы потускнели, во взгляде усталых глаз – безнадежность.

– Лавиния, – произнес он, по обыкновению склоняясь к ее руке.

Коснувшись ее влажных пальцев, он не вздрогнул, и губы его не задымились от поцелуя.

– Джеймс, присядь, пожалуйста. – Лавиния без лишних церемоний взяла его за рукав и потянула за собой на диван.

– Настолько заметно?

– Да. Мне бы следовало солгать из вежливости, но не стану. Краше в гроб кладут, как говорят в народе.

– Хорошо, что мы начали с главного и мне не придется издалека подбираться к тому, что ты должна узнать….

«О главном ты, наверное, даже не подозреваешь, и я не знаю, как заговорить об этом», – подумала Лавиния, стараясь сохранить ровное и любезное выражение: чтобы Джеймс не понял, как остро она ему сострадает, как она его жалеет. Мужчины ненавидят, когда женщины замечают их слабость.

– Лавиния, то, что я тебе скажу, возможно, изменит твое отношение ко мне раз и навсегда, – продолжал Джеймс. – Дэшвуд не просто лишил меня силы – он лишил меня моей магии. Я больше не «рыцарь-эльф», и не потому, что сам так решил и пытаюсь бороться со своей сущностью. Просто эту часть меня выжгли адским пламенем. Теперь я – как все. Я больше не смогу хлопнуть в ладоши и перенестись из Линден-эбби в Лондон. Или взбираться по отвесной стене, преследуя призрака. Я никогда не смогу показать тебе Третью дорогу и даже не уверен, что сам могу ее видеть. Ты, конечно, потрясена и огорчена, и тебе потребуется время, чтобы ты обдумала все и решила, примешь ли ты меня такого. Без возможности уйти на Третью дорогу.

Потрясена? Огорчена? Каждое его слово падало на нее, как каменная плита, и под конец ей казалось, что она замурована в рухнувшем на нее склепе… Но слабый луч света все же пробивался между камнями. «Примешь ли ты меня?» Джеймс сказал ей эти слова?

«Приму – как кто? Как друг? Как…»