Заговор призраков

А Джеймс… С ним она чувствовала себя иначе. Подчас ей казалось, что в человеческом обличье его удерживает лишь чувство долга да недюжинная сила воли. В любой миг он может податься зову Третьей дороги, и тогда… Тогда она снова останется одна и будет вглядываться в белое безмолвие, пока не смерзнутся ресницы. Или сойдет с ума, как леди Каролина.

Можно ли целовать снежный вихрь, не обжигая губ? Провалиться под лед и не захлебнуться? Стоит ей приоткрыть перед ним сердце, и он ворвется в него и в клочья разорвет все то, что составляет ее мир. А другого-то у нее нет.

Чтобы любить его, нужно быть сильной и мудрой женщиной, а не жалкой маленькой врушкой, любительницей романов и вышивок берлинской шерстью. Нет, нельзя ей его любить. Не про нее такие чувства. И зря она сравнивала себя с той девицей, что прошла полмира в поисках своего суженого, черного быка Норроуэйского. Железные башмаки придутся не по всякой ноге, а ее ножки давно привыкли к шелковым туфелькам да удобным ботинкам на низких каблуках. Но если бы она вскарабкалась на стеклянную гору и выдержала все испытания, то отпрянула бы в последний момент, испугавшись своей награды – черного быка, его необузданной, звериной мощи.

Она собьется с дороги в метель. Любить зимнего фейри ей не под силу. Все, что она может испытывать к нему, это благодарность за сотворенное им чудо. За то, что не допустил тогда ее гибели. За то, что отозвался на имя.

С Ронаном она была на равных, не трепетала перед ним даже во время его частых вспышек гнева. А значит, могла любить. Могла и любила. Но от фейри можно лишь откупаться. Так древние жители островов закалывали свиней и орошали их дымящейся кровью снег, принося жертвы духам зимы, ублажая их за то, что даруют жизнь или хотя бы ее не отнимают.

«Лорд Мельбурн не ошибся насчет меня. У таких, как я, нет темной стороны».

Да и с преподобным Джеймсом Линденом, ректором Линден-эбби, она могла бы ужиться и со временем проникнуться к нему приязнью. Играла бы на органе во время службы, обсуждала с ним успехи учениц в воскресной школе – и зажимала уши, прячась от посвиста ледяного ветра. Но даже так это был бы знакомый ей мир. Обычный, познаваемый. Не такой страшный, как тот, куда, отрекшись от титула и обязательств, когда-то сбежала леди Линден. Тот, который так манил Джеймса, и до сих пор лишь белый шарф удерживал его на привязи.

«Меня бы все равно туда не взяли! Я слишком глупа и слаба, чтобы его любить. Я не могу… я не должна».

Зато может Лавиния. Подобно камню, эта мысль упала в мутные воды, поднимая со дна осадок, черный и густой, застилающий взор. Гнев, зависть и – неужели? – да, ревность.

«Но ведь я же его не…»

Но спорить с чувствами было поздно. Агнесс почувствовала, как с головой уходит под воду, ее закружило в воронке, и в рот хлынула тьма, горьким налетом оседая на языке. Пришлось стиснуть зубы и сжать кулаки, чтобы не закричать, но когда сквозь ставшую уже привычной пелену она разглядела, как в гостиную входит Чарльз, Агнесс не выдержала. Заметив ее перекошенное от боли лицо, кузен в два шага оказался у дивана, и она благодарно уткнулась в его манишку.

– Как он мог уйти к этой злой женщине! Она выставила меня на позор, она пыталась меня убить!

Перламутровые, с острыми краями пуговицы его рубашки больно впивались ей в щеку, но девушка и не думала отстраниться. Приговаривая что-то утешительное, Чарльз гладил ее по волосам. Ловкие пальцы смахнули локоны, прилипшие к мокрой щеке, заправили ей за ухо. Кто бы мог подумать, что в минуту отчаяния рядом с ней окажется кузен-зазнайка? И что он так хорошо умеет утешать?

– Джеймс не стал меня слушать, – шептала она между всхлипами. – Если бы он расспросил меня, я бы все ему объяснила. Но он просто ушел.

– И это несмотря на то, что он тебя так любит.

– Почему? Почему ты так думаешь? – ахнула Агнесс.

– Я же знаю своего дядю. И вижу, как вспыхивают его глаза, когда ты входишь в комнату. Как он смотрит на тебя. Ни на одну женщину он так еще не смотрел, даже на Лавинию.

Упоминание ненавистного имени заставило Агнесс вздрогнуть. Ведь и Чарльз неравнодушен к леди Мелфорд, оттого в нем и пробудилось сочувствие к кому-то, кроме себя. Их боль перехлестнулась, образовав островок, на котором внезапно оказалось место для них обоих.

Чарльзу, наверное, так же горько, как и ей, но мужчины не плачут. И тем более бывшие итонцы. Из них слезы выбивают на первом же году обучения.

– Со мной он мог быть счастлив, а Лавиния его погубит. Ее чувства затянут его в такой водоворот, из которого уже не выбраться.

– Ты можешь ему отомстить, если захочешь.

– Как? – спросила Агнесс просто для поддержания разговора.

Вместо ответа он приподнял ее лицо за подбородок и вдруг поцеловал, так крепко, что даже ее распухшие, онемевшие губы болью отозвались на внезапное нападение. В его дыхании, сразу наполнившем ее рот, переплелись ноты корицы, кардамона и жженого сахара, но спиртным от него не пахло.

Это обстоятельство, пожалуй, потрясло Агнесс больше всего. Он что же, не во хмелю так руки распустил? Да за кого он ее принимает?