Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну

Одновременно с отправкой Зубатова из Петербурга был пущен слух, что причина этого – Одесская забастовка. Широкой публике было невдомек, что возражение Зубатова министру было вполне резонным: Зубатов не должен был нести исключительную ответственность за политику всего Департамента, официально одобренную самим министром.

Об отставке Витте писали газеты всей Европы. О снятии Зубатова пока ничего не сообщалось.

Потрясенный Лопухин в письме из Парижа к Зубатову от 21 августа задавал вопрос о Витте: «Что сие значит? Это может иметь огромное политическое значение»[589]. Не получив ответа, Лопухин пишет 2 сентября: «Многоуважаемый Сергей Васильевич! Неужели вы мне ни разу не писали? /.../ Я не только от вас, но и вообще из департамента ни строчки не получил»[590], – Лопухину было от чего дергаться, не имея вестей.

Ближе к середине сентября Ратаева и Лопухина известили, наконец, что Зубатов отстранен от должности, а тут в Париж пожаловал и сам Витте.

Характерная деталь: Витте от Петербурга плотно сопровождали филеры Департамента полиции. Не будучи профессионалом в этой сфере, Витте ничего не замечал, пока ему об этом не сообщили сначала И.Ф.Манасевич-Мануйлов (журналист в Париже и резидент Департамента полиции), а затем и французская полиция.

Манасевич-Мануйлов был сыном еврея Манасевича – мелкого жулика, сосланного в Сибирь за подделку документов. Там яркого и способного ребенка усыновил богатый сибирский купец Мануйлов. Это, а также принятие христианства, позволило Манасевичу-Мануйлову получить образование в Петербурге. Здесь он стал сексуальным партнером князя Мещерского, покровительство которого позволило ему начать бурную политическую карьеру.

В Париже Ратаев и Мануйлов вдвоем заменили уволенного в 1902 году Рачковского: первый – по чисто розыскной линии, второй – по политической. И Мануйлов, и французы стремились сохранить хорошие отношения с Витте и подчеркивали свою лояльность, отводя от себя его возможные подозрения.

Лопухин явился к Витте – прямо узнать, не нескромность ли в хранении секретов последним привела к краху Зубатова. Витте, как мы помним, категорически это отрицал и сообщил, что Зубатов снят из-за Одессы. Лопухин отверг эту возможность, объяснив, как и Зубатов в кабинете Плеве, что Зубатов не должен был персонально отвечать за политику, проводимую всем Департаментом.

По-видимому это объяснение в сочетании со сложившимся у Витте впечатлением, что и не Лопухин предал Зубатова, и привело Витте к уверенности в вине Мещерского; пока же о ней не было произнесено ни слова.

Прошедшая часть беседы удостоверила обоим, что каждый из них в курсе неизвестных нам прежних планов и намерений Зубатова. Поэтому Витте рискнул поднять новую тему. Лопухин через двадцать лет вспоминал об этом так: «Речь Витте, облеченная в форму двусмысленных намеков, приняла такой смысл: у директора департамента полиции, ведь, в сущности находится в руках жизнь и смерть всякого, в том числе и царя, так нельзя ли дать какой-нибудь террористической организации возможность покончить с ним; престол достанется его брату (тогда еще сына у Николая II не было), у которого я, С.Ю.Витте, пользуюсь фавором и перед которым могу оправдать протекцию и тебе. /.../ речь С.Ю.Витте могла вызвать только отвращение. Я ушел от него, и на этот раз на целые три года»[591].

Отвращение Лопухина вполне понятно. Можно только поспорить о том, кто же заслуживал большего отвращения: царедворец Витте, мечтающий убить царя; держиморда Плеве, ненавидимый всей Россией; или, наконец, сам царь, поддерживающий порядок, при котором его ближайшие помощники стремятся уничтожить и друг друга, и его самого.

Заметим также, что отвращение Лопухина было не столь уж и велико: вроде как за высказанное пожелание цареубийства Лопухин решил наказать Витте трехлетним бойкотом! Если всерьез, то последние слова Лопухина можно расценить так, что тогда в Париже Лопухин не дал Витте окончательного ответа – он был просто не готов ни к развитию беседы, ни к ее решительному прекращению. Через три же года (точнее – через два года с небольшим; тут он не совсем точен в хронологии) ничто не помешало Лопухину возобновить прерванный диалог.