Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну

В правящих кругах также была двойственная оценка происходящего.

С одной стороны, провал ответственных лиц был очевиден, и критики дружно ополчились против явно виновных. Больше всех возмущался, конечно, С.Ю.Витте, которого совсем недавно молва называла закулисным дирижером политики Святополк-Мирского. Министр внутренних дел и сам сознавал свою беспомощность, и подал в отставку еще 4 января. Градоначальник Фуллон подал в отставку 9 января.

С другой стороны, ближайшее окружение Николая II и он сам считали, что ничего особенного в целом не произошло, и достаточно ограничиться персональным усилением исполнительной власти.

Такой исход событий, по-видимому, предвиделся и Лопухиным – главным виновником «Кровавого воскресенья». Гениально рассчитанная комбинация открывала ему путь к реальной власти. Увы, анализ учел не все решающие факторы: цепочка событий, опрокинувших планы Лопухина, происходила в Москве. Последним звеном этой цепи был промах Полторацкого, стрелявшего в Трепова почти в упор на вокзале в Москве 2 января. Именно Трепов, оказавшийся в Петербурге в роковые дни, и подвернулся под руку Николаю II, решавшему, кому же доверить спасение от революционной угрозы.

Дмитрий Федорович Трепов был личностью весьма своеобразной. Вот, например, как описывает свое первое впечатление о нем С.Ю.Витте. Дело происходило еще на похоронах Александра III в 1894 году:

«На Невском проспекте вдруг я /.../ увидел молодого офицера, который при приближении духовенства и гроба скомандовал своему эскадрону: „Смирно“. Но вслед за этой командой „смирно“ он скомандовал еще следующее: „Голову направо, смотри веселей“.

Последние слова мне показались такими странными, что я спросил у своего соседа:

– Кто этот дурак?

На что мой сосед мне ответил, что это ротмистр Трепов»[645].

Совершенно убийственную характеристику Трепову дает А.В.Герасимов, который как раз в январе 1905 года, по инициативе того же Трепова, занял пост начальника Петербургского Охранного отделения:

«Красивой, внушительной наружности, с уверенным взглядом, решительными жестами, твердой походкой, Трепов производил впечатление очень самостоятельного и твердого человека. На самом деле, это впечатление было совершенно ложным: смелости и самостоятельности у него не было никакой. А что касается убеждений, то за ним их просто не водилось. Внутренне крайне нерешительный, неустойчивый, он легко попадал под чужое влияние. Что, действительно, у него было -это личная преданность Государю. Не поколебавшись, он мог отдать свою жизнь за Царя и монархию. Но он не понимал, что нужно делать для защиты их»[646].

С последним заключением Герасимова трудно согласиться: теоретически Трепов был ничуть не менее готов к подавлению революции, чем сам Лопухин; оба они – политические ученики Зубатова. Недаром Зубатов называл именно Трепова (не Лопухина!) не только своим политическим учеником, но и своим alter ego, своим верным и надежным другом.

Зубатов справедливо указывал, что введением Думы, восстановлением университетской автономии, совершенствованием рабочего законодательства Россия в 1905 году обязана прежде всего Трепову. Но общественность связывала его имя не с этими либеральными актами, а с такими выходками, как, например, приказ Трепова от 14 октября 1905 года: «холостых залпов не давать, патронов не жалеть». Так он реагировал на волну забастовок и беспорядков, предшествовавших знаменитому Манифесту 17 октября, вводящему в стране представительное правление; инициатором последнего был и сам Трепов. Даже «Кровавое воскресенье», в котором Трепов не был виновен ни сном, ни духом, каким-то образом тоже связывали с его таинственным влиянием.