Заговор против террора

— Нет, не так, — ответил Панин. — Я задаю, быть может, подобные вопросы, потому что мне передают арестованного, которого уже обвинили в измене родине, в заговоре, и еще в чем. Я обязан им задавать вопросы по делу.

— И что, они все признаются во враждебной деятельности?

— Нет, не все. Но большинство.

— А ты. Почему они признаются? Что, все враги?

Панин хмыкнул и достал из кармана чекушку водки.

— Разлить? — спросил он. — Ерш пьешь?

— Редко. Давай, разливай.

Кирилл следил, как льется прозрачная жидкость из маленькой бутылки в его кружку пива, и с нетерпением ждал ответа. Когда он отхлебнул смешанное зелье, голову заполнил успокаивающий дурман. Панин сделал два солидных глотка, облизал остатки пены с губ и строго посмотрел на Кирилла.

— Нет не все. А какая разница?

— Как это? Что с ним будет, если не признался?

— Дело идет в суд независимо от того, признался он, или нет. Суд и решает.

— Значит, как следователь ты можешь спасти э. непричастного?

— Пацан., - начал он, но Кирилл его перебил.

— Я тебе не пацан, сколько раз тебе говорил.

— Пацан, — упрямо продолжал Панин. — Суд может приговорить к расстрелу или лагерям независимо от того, признался он или она, или нет. Если суд состоит из людей, которые.., ну сам понимаешь, не очень понимают свой долг, то они могут послать дело на доследование. Тогда его передают таким, как Олег Захарович, а у него все признаются.

— А если все же не признаются? — спросил Кирилл.

— Бывают и такие, — сказал Панин и удивленно пожал плечами. — На следствии, конечно, у таких, как Захарыч, все признаются, никто не может выдержать, когда пятки металлом щекочут, но некоторые на суде отказываются от своих показаний, говорят, что дали их под пытками. Тогда, как правило, начальство передает дело в ОСО, а там их, в большинстве случаев, приговаривают к расстрелу. Ведь они в этом случае не только враги народа, но еще и запираются, не признают свою вину, не желают раскрыть сообщников, да еще клевещут на следствие. Что с таким делать?

— И ты не можешь ни на что повлиять, как следователь? — возмутился Кирилл.

— Пацан, — раздраженно повторил Панин, уставившись на Кирилла своими злющими глазками колдуна. — Людей арестовывают на основании доносов таких, как ты, оперативников. И неважно, что написано в твоих отчетах. А раз человека арестовали, значит есть за что, и потому просто так он на свободу не выйдет. Либо расстрел, либо лагеря.

— Я тебе не верю тебе. Не может так быть, чтобы столько людей были вовлечены в нашу систему, и никто не знал, что происходит.

— Как раз наоборот, — возразил Панин. — Знают все. Нет ни одного, который витает в облаках, как ты. Но и ты скоро все поймешь, пацан.

— Ты кончай называть меня пацаном. Тоже, старик нашелся. Ты что, думаешь, весь народ дураки, что ли?

— Ты в школе хорошо учился? — спросил Панин.

— Да. А что?

— Стихи Некрасова вы по школьной программе проходили?

— Конечно.

Тут Панин выпрямился и повысил голос, как будто обращался не только к Кириллу, но и к трем интеллигентам, сидевшим за соседним столом.

— Тогда я прочту тебе один из его бессмертных стихов. Может, ты его вспомнишь.

Панин обвел взглядом пивную. Как будто повинуясь магической силе его глаз разговоры стихли, и головы повернулись в его сторону.

Он вытянул руку и громко, с выражением, продекламировал:

Люди холопского звания

Сущие псы иногда

Чем тяжелей наказание

Тем им милей господа

Последние всплески пьяного бормотания стихли, и в пивной наступила тишина.

— Заметил, как народ любит Некрасова? — спросил Панин. Трое интеллигентов за соседним столом стали поспешно расплачиваться, и хотя пивная снова заполнилась гулом голосов, но в зале стало заметно тише. Кирилл поймал несколько подозрительных, испуганных взглядов.

— Кончай ты, — недовольно пробурчал Кирилл.

— Кончу, кончу, — примирительно ответил Панин, понизив голос. — Видишь, какая у нас свобода слова для сотрудников госбезопасности? То-то же. Стало быть, прекратить называть тебя пацан? Договорились. А ты прекрати белиберду детскую молоть. Давай лучше выпьем за свободу слова, но только свободу между мной и тобой, потому что никто другой к нам не присоединится. Как видишь, дураков нет.

//__ * * * __//

В редакции, где Кирилл числился на работе, в комнате ему выделили стол напротив молчаливого журналиста, расположившегося по другую сторону от маленького окна. Этот журналист редко появлялся на рабочем месте, а когда бывал, то всегда что-то торопливо писал и в коротких разговорах никогда не выходил за пределы формальных приветствий или замечаний о погоде. Кирилл не сомневался, что его коллега — такой же сотрудник МТБ, как и он сам. На его столе помещался их общий телефон, номер которого знали только Софа и Щеголев.

После разговора с Паниным Кирилл дни напролет проводил в этом кабинете. Он написал несколько статей, которые были напечатаны. Кирилл писал хорошо, его хвалили, и он, окрыленный успехом, даже попытался поместить в газету политический обзор, но безуспешно. Редактор сказал ему, что у него слабое построение материала, и чувствуется политическая и идеологическая незрелость.