Заговор справедливых. Очерки

В николаевской России призывы петрашевцев звучали под неумолчный свист плетей и шпицрутенов.

В сырую и ветреную апрельскую ночь 1849 года тридцать четыре участника «заговора идей» оказались в Петропавловской крепости. Месяцы допросов, суд и наконец страшное испытание.

Частая дробь барабанов. Солдаты стоят смирно, ружья – на караул. На деревянном помосте – осужденные. Читается приговор: «Подвергнуть смертной казни расстрелянием». А дальше – заученный церемониал: поднимаются палачи в красных рубахах, священник медленно идет вдоль строя брошенных на колени людей, дает целовать крест, затем на еще живых надевают саваны – холщовые балахоны, – привязывают к столбам. Солдаты вскидывают ружья. И вдруг прискакавший флигель-адьютант привозит царскую милость – заменить казнь каторгой. Лицемерная шутовская милость…

Но никакие ветры не замели и не могли замести следов, оставленных делами и мыслями первых русских социалистов в умах и сердцах молодой России.

По меткому слову Герцена, Николай Первый «перевязал артерию умственного развития России», однако кровь продолжала пульсировать и переливаться через тоненькие «волосяные сосуды».

Идеи справедливости жили, несмотря ни на что.

…Однажды, в ноябре 1848 года, за несколько месяцев до печальной апрельской ночи, один из участников пятниц Петрашевского студент-вольнослушатель Ханыков познакомился с двадцатилетним студентом-филологом Петербургского университета. Это был застенчивый и близорукий юноша, с мягким очертанием лица, тихим голосом и добрым взглядом. Недавно приехав из Саратова после окончания духовной семинарии, он стремился узнать как можно больше и на лекциях, и из встреч с разными людьми, и из книг. Ханыков даже не ожидал найти такого благодарного слушателя в этом спокойном и неприметном молодом человеке из провинции.

Пройдет десять лет, и вся грамотная Россия узнает имя этого человека; его голос зазвучит с журнальные страниц и дойдет до отдаленных уголков страны, о нем будут писать десятки газет и журналов, его имя как вождя «революционной партии» будет упоминаться в переписке царя и в секретных документах жандармского корпуса, его книги с нетерпением будет ожидать в Лондоне Карл Маркс… Имя этого человека – Николай Гаврилович Чернышевский.

Никто не рождается революционером. Им становятся. Под воздействием жизненных впечатлений и прочитанных книг. Но ведь тысячи людей видят одно и то же и читают одинаковые книги, однако не все, далеко не все становятся революционерами.

Чернышевский стал им. Его юношеский дневник, его письма сохранили нам бесценный рассказ о становлении молодого революционера.

Это увлеченное чтение статей Герцена и Белинского, русских журналов 40-х годов. Это простые наблюдения над жизнью городского нищего и бесправного темного люда, рассказы о беспощадном подавлении крестьянских бунтов, об избиении солдат. Разве можно когда-нибудь к этому привыкнуть? Конечно проще не думать об этом, успокаиваясь тем, что тебя лично не трогают. Большинство так и поступало. Но если бы в мире все думали, как это большинство, то общество не сдвинулось бы ни на шаг в своем развитии.

С этим не хотели мириться и никогда не мирились лучшие люди России – ни Белинский, ни петрашевцы, ни Герцен, ни Чернышевский.

Уже восемнадцатилетним юношей, поступив в университет, Чернышевский думает не о том, чтобы стать важным чиновником и получать много денег, а о том, чтобы, став ученым, приносить пользу людям, которые не могут учиться, а живут, ожидая плетки или кулака, людям, которых называли «Ваньками» и «Машками».

Студентом третьего курса он записывает в дневник: «…Если бы мне теперь власть в руки, тотчас провозгласил бы освобождение крестьян… Как можно более просвещения, учения, школ…»

А после встреч с петрашевцем Ханыковым он записывает: «Более всего говорили о возможности и близости у нас революции» – и признается, что многого раньше не видел и не понимал. Например, роста недовольства крестьян, раскольников, городского люда.

А через несколько лет в письме своей невесте – будущей жене Ольге Сократовне – Чернышевский твердо и трезво пишет о неизбежной революции в России и о своем участии в ней. Здесь уже слышен, говоря пушкинскими словами, голос «не мальчика, но мужа».

«…У нас будет скоро бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем. Неудовольствие народа против правительства, налогов, чиновников, помещиков все растет… Сомнение одно – когда это вспыхнет? Может быть, лет через десять, но я думаю скорее… Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня».

Обратим внимание на последние слова. Чернышевский был начисто лишен иллюзий и стремления все приукрашивать, видеть в розовом свете. Он обладал железным характером и несгибаемой волей.

Он заблуждался в отношении главной силы революции, считая ею крестьянство, будто бы сохранившее в общине стремление к коллективной жизни. Да иного вывода и не могло быть в то время в крестьянской России. Он переоценивал роль образования и просвещения.