Заговор Важных

— Я знаю только то, что вы сочли нужным мне сообщить, сударыня, — мы едем к Нельской башне. Однако я не знал, что там есть театр, — ответил Луи ровным тоном, желая избежать выпадов с ее стороны.

Жюли д'Анжен окинула его надменным взором:

— Не волнуйтесь, мы действительно отправляемся в театр, и не в самый захудалый. Его основатель дал ему весьма щегольское название — «Блистательный театр». Кстати, этот человек — ваш однокашник.

— Однокашник, сударыня?.. Значит, я его знаю?

— Ну разумеется, он совсем недавно окончил Клермонский коллеж, где учились вы и, если я не ошибаюсь, ваш друг — полицейский, тот, что похож на рыжего кота…

Жюли д'Анжен всеми фибрами души ненавидела Гастона.

— Совершенно верно, и сейчас в этом коллеже учится мой брат. Но я закончил учебу почти пятнадцать лет назад, как и Гастон. Мы были в классе аббата де Реца.

— Я прекрасно знаю, сколько вам лет, и понимаю, что вы не знакомы с этим комедиантом, — усмехнулась она. — Я пошутила. Главу новой труппы зовут Поклен, Жан-Батист Поклен, сын королевского камердинера. Сейчас он в моде, и первого января он снял в аренду у некоего Галуа де Метайе старый зал для игры в мяч. Говорят, он связался с семейством Бежаров, этих шутов, помешавшихся на театре. Впрочем, одна из сестер — кажется, ее зовут Мадлена — обладает некоторым талантом, мы видели ее в спектакле в мае или в июне. Вы ее помните? Но, как и ее сестра Женевьева, она достаточно вульгарна.

Не ожидая ответа, который, впрочем, ее и не интересовал, Жюли д'Анжен насмешливо продолжала:

— Поклену не нравится собственное имя, и он взял смешной псевдоним Мольер.[48] Фарс, который мы едем смотреть — а сей Мольер пишет даже фарсы! — называется «Лекарь-рогоносец».

Пожав плечами, Монтозье обреченно посмотрел на Луи, призывая его не придавать значения насмешкам своей невесты.

Двадцатишестилетний маркиз, почти на десять лет моложе Жюли, высоко ценил аналитический ум Фронсака и его научные познания, столь редкие среди придворных. В обществе Луи он и сам имел возможность блеснуть эрудицией в области физики и химии. Монтозье также пытался писать стихи, но лучше бы он этого не делал: его сонеты всегда вызывали улыбки и саркастические усмешки, и он ужасно обижался. Единственным серьезным недостатком маркиза являлся непримиримый дух противоречия, раздражавший буквально всех.

Монтозье обожал встать на противоположную собеседнику точку зрения и отстаивать свою правоту вплоть до полного разрыва с оппонентом.

Цельность натуры в сочетании с несговорчивым характером отпугивала от маркиза многих, а его непреклонность, граничившая с нетерпимостью, снискала ему славу большого оригинала. Впоследствии Монтозье послужит для Поклена — то есть Мольера — прообразом Альцеста в комедии «Мизантроп».

Луи любил Монтозье, ценил его за честность, верность своим принципам и своему королю, за великодушие и за то, что — редкость в эту эпоху — он был противником смертной казни. Упрекнуть маркиза можно было только в избытке ревности к Венсану Вуатюру и маркизу де Пизани.

— Ненавижу фарсы, этот пошлый набор скабрезных фраз и непристойных жестов, — заявил маркиз, недовольный выбором Жюли д'Анжен.

И он вызывающе посмотрел на своих соседей по карете, полагая, что они немедленно вступят с ним в спор.

Жюли де Вивон взяла Луи за руку, давая понять, что на провокационные заявления кузины и ее жениха лучше не отвечать и хранить молчание.

Спор никто не поддержал, и он прекратился сам собой.

Проезжая по Новому мосту, Луи рассеянно созерцал разношерстную толпу, окружавшую карету. Новый мост являлся истинным центром города. Там расхаживали вооруженные лакеи, сбывавшие из-под полы добро своих хозяев, торговцы каштанами и крысиным ядом, продавцы уксуса, зубодеры и трубадуры, дрессировщики медведей и паяцы, толпились доступные девицы, выдававшие себя за служанок или прачек.

Перебравшись на левый берег, карета направилась к Нельским воротам, в новый квартал, где шло бурное строительство.

В прошлом веке этот уголок Парижа еще вмещался в стены времен Филиппа Августа, проходившие по нынешней улице Мазарини. В конце стены, на берегу Сены стоял Нельский дворец, над которым высилась зловещая башня;[49] небольшое здание рядом с ней именовалось Малым Нельским дворцом.

В подножии Нельской башни проделали новые — Нельские — ворота, выходившие на грязную дорогу. Дорога вела на пустырь Пре-о-Клер, расположенный под стенами аббатства Сен-Жермен.

В свое время здание Нельского дворца приобрел Луи де Гонзаг, герцог Неверский, и перестроил его в соответствии с собственными вкусами. В этом дворце его супруга-герцогиня набожно сберегала голову своего любовника Коконнаса.

Внучка Невера, Мари де Гонзаг, любовница Сен-Мара, в 1641 году продала обветшавший дворец Анри де Генего, и тот с помощью Мансара превратил его в роскошный особняк. Фасад нового дворца смотрел на Сену, и сейчас, когда карета проезжала мимо, пассажиры могли любоваться его великолепием.