Заговорщик

– Это он… Он… – докатился шепот до его обостренного заклинанием слуха.

От забора напротив отделились две фигуры, еще пара появилась справа, скрипнул снег за спиной: кто-то отрезал его от калитки.

– Да где же ты, провожатый? – не так уверенно переспросил князь, двинулся вперед, к парочке, в которой каждый был выше его почти на голову. Ладони крест-накрест легли на рукояти ножа и сабли. – Отзовись!

– Я здесь, – глумливо хохотнул ближайший «прохожий», послышался шелест стали. Андрей качнулся вправо, пропуская мимо вполне ожидаемый удар, рванул оружие, первым же стремительным движением скрещивая его, словно ножницы, на горле убийцы. В лицо ударили брызги, пахнуло влажным теплом. Второй тать ударил чуть запоздало, но сильно. Князь повернулся боком, инстинктивно втягивая живот. Сабля его оказалась слишком высоко, и чтобы закрыться, и чтобы ударить, а вот косарь – как раз за спиной противника. Зверев со всех сил пырнул врага под лопатку, мысленно молясь, чтобы на том не оказалось кольчуги, крутанулся, прыгнул навстречу остальным душегубам. Они уже соединились – трое на одного, – и Андрей резко присел, посылая правую ногу вперед. Натоптанный снег оказался скользким, он упал на спину – но ногой попал по ступне левого убийцы. Тот рухнул вперед – осталось только подставить ему косарь под подбородок. Не вставая, князь рубанул ближайшего врага по голени, откатился, попытался встать – тут на него напрыгнул последний тать, ударил ножом в шею, но в темноте чуть скосил с ударом и, попав по свисающему краю треуха, сорвал его с головы. Андрей снова опрокинулся, ударился головой о ворота.

– Н-на! – В этот раз нож был нацелен в глаз, но его удалось отвести саблей. Послышался шелестящий посвист, князь поспешил соскользнуть пониже. Грузик кистеня с грохотом врезался в забор, тать отдернул оружие, замахнулся снова. Андрей, извернувшись набок, резко рубанул навстречу саблей. Сталь и запястье убийцы соприкоснулись – и кистень, разбрасывая из застрявшего в петле обрубка капли крови, отлетел в сторону.

– Ты что же это сделал, выродок? – как-то растерянно пробормотал тать. – Зачем?

– Хобби… – Андрей снизу вверх, как привык поступать с одетым в доспехи врагом, ударил его в живот.

Наконец он встал, откинул полешко, коим оказалась подперта калитка, вошел обратно на двор, добрел до крыльца, поднялся, толкнул дверь и упал внутрь…

– Эк ты неудачно, Андрей Васильевич, – привел князя в чувство заботливый голос Пахома. – Нехорошо получилось, обидно.

– Что там? – открыл глаза Зверев. – Я долго без сознания? Меня сильно порезали?

– Налатник – так просто в куски, княже, – сообщил дядька. – Ферязь попортили знатно, прямо по шитью. Теперича не одеть будет. Сапог вот тоже испорчен.

– Хватит тряпье жалеть, злыдень! Со мной что? Сильно ранен?

– На брюхе порез длинный, но неглубокий. За неделю затянется. На плече дырка, ухо порезано, синяков несколько.

– И все? Почему же я сознание потерял?

– Ты, княже, как вошел… А сапоги-то все в крови. Ну, поскользнулся, да головой и об столб, что лестницу подпирает. Сказываю же, неудачно вышло. С пятью татями управился, а тут на ровном месте чуть голову не потерял. Обидно, мыслю.

– Давно я без сознания?

– Дык, с вечера и лежишь. Уж часа два как.

– Тьфу, а я уж подумал… – дернулся было Зверев, но Пахом тут же прижал его грудь ладонью:

– Не шевелись, княже, рана на брюхе разойдется. Надобно хоть ночь перележать, дабы запеклась. Да еще пару дней резко не шевелиться. Ты лежи, Андрей Васильевич, лежи. А чего надобно, я принесу.

– Что с татями, не знаешь?

– Троих ты, батюшка, порешил, один с ногой увечным останется, еще один дышит, но слаб и кровью истекает. Мыслю, вскоре преставится.

– Князя Друцкого позови! Надобно хоть одного живым оставить. Спросить надобно, кто послал уродов.

– Дык, княже, Юрий Семенович первым делом за спрос взялся. Как тебя сюда донесли, так он зараз в сарай к татям и побег с двумя холопами.

– В сарай?

– Так не в дом же их нести, душегубов.

– И то верно, – признал Андрей. – Ну, коли мне вставать нельзя, тогда свечи задуй. Заснуть попытаюсь.

Но сон не шел, в голове из угла в угол бродили всякие думы. Бродили, но никак не складывались.

Когда смерд из Торопца начал рассказывать про ливонцев неприятные вещи – его повязали в тот же день, и сам царский писец, и лично князь Старицкий, двоюродный брат государя, не поленились истребовать для него страшной кары.

Заботились о чести послов? Может быть.

Когда князь Сакульский не успокоился и приехал сюда, его проследили – значит, нервничали. В первый же день попытались подкупить. Не получилось – решили и вовсе убить. Зачем? Почему? Из-за кусочка суши с полунищим населением, хозяева которого даже дань толком собрать не могут? Ладно бы, ливонцы так свои земли от завоевания спасти пытались – а то ведь свои вредят, царские любимчики. Подкуплены? Тоже непохоже. Нищей Ливонии такие высокопоставленные бояре не по карману. Неужели просто из желания России навредить стараются? Не хотят, чтобы она к Балтике вышла, на ее берегах закрепилась?