Заговорщик

– Свой срок отмерил я себе, равный сроку рода русского, чадо. Род оказался сильнее, и я рад искренне сему чуду. Но я устал, чадо. Мне нужен отдых. Мыслил я, глаза мои сомкнутся в день горести и печали. Но коли они закроются в дни радости и торжества, то покидать сей мир станет лишь приятнее.

– Не покидать его вообще будет еще лучше.

– Должен же я исполнить хоть одно из своих предсказаний, дитя мое? – Лютобор накрыл его лицо холодной ладонью. – Исцеляйся, чадо, исцеляйся. Из трех врагов, что истребить желали внуков Свароговых, из царства восточного, царства южного и царства закатного покуда ты одолел лишь одного ворога. Ныне восток стал не злым, а дружеским. Но бремя твое не исчезло. Ты сам выбрал сей путь, ты сам захотел изменить вселенную и перевернуть грядущее. Так исцеляйся! Дорога ждет тебя, сын созидателя всего сущего…

А затем настало утро – и Андрей так и не понял, приходил к нему учитель на самом деле или это был всего лишь сон.

– Доброе утро, сынок, – приоткрыла дверь Ольга Юрьевна. – Велеть каши принести?

– Спасибо, мама, чуть попозже. А пока Пахома покличь, помощь нужна от дядьки.

– Сейчас, сынок, обожди.

Взъерошенный сильнее обычного холоп явился спустя минуту, виновато потупился:

– Звал, княже?

– Звал, звал. Одеяло откинь и держи лубок на левой ноге. Крепко держи, чтобы не болтался.

– Так, Андрей Васильевич?

– Да… – Зверев начал крутить из стороны в сторону ступней, стиснув от боли зубы. Глаза заслезились. – Чего молчишь? Сказывай чего-нибудь!

– Все в порядке, Андрей Васильевич. То есть жаль, конечно, но в порядке.

– Что плохо? Что жалко? Что в порядке?

– Ну, холопов, что на дороге побило, четверо было убито, а остальные поранены. Кто сильнее, кто слабже. Так еще двое ныне преставились, пожалей их души, Господи. Четверо же на поправку идут, вскорости в седло сажать можно.

– Ой, мамочки, как оно… Кто нападал, спросили?

– А некого оказалось, княже. Побили всех на месте. Было-то всего два десятка. Татары сгоряча и порубали.

– Жалко… Ты это… Друцкому посыльного отправь, пусть знает, что я ранен. Пусть пока на меня не надеется.

– Ты чего делаешь, ирод?! – Ворвавшись в светелку, боярыня принялась рьяно дубасить холопа. – Не видишь, больно ему?! Не видишь, плачет?!

– Оставь его, мама! – взвыл Андрей, когда холоп, уворачиваясь, дернул за лубок. – Оставь, так нужно! Нельзя долго просто так валяться, суставы срастутся. Двигать ступнями нужно, двигать. Или потом ходить не смогу. А он лубок придерживает.

– Да? – Боярыня отпустила волосы несчастного дядьки. – Так давай я придержу.

– Нет, мама, тебе нельзя. Ты меня жалеть начнешь. А жалость, она иногда только вред приносит.

– Может, хоть кваску принести?

– Кваску можно, – согласился Зверев. – Только ты, пожалуйста, не смотри. А то Пахом пугается.

– Как же ты терпишь все это, кровинушка моя?

– С радостью, – соврал Андрей. – Болит – значит, срастается.

– Ладно, делайте, что хотите, – махнула рукой боярыня и ушла.

Вместо нее появился отец. Не меньше получаса он наблюдал за стараниями Андрея, потом подошел ближе, похлопал его по плечу:

– Я горжусь, что у меня такой сын, Андрей. Пусть один, но зато – ты.

Но после завтрака в светелку опять пришла скука. Глядя в щель приоткрытого окна, Зверев вдруг подумал, что тоскливо на Руси бывает, верно, не ему одному. И если кто-то вдруг начнет здесь торговать забавными историями, что можно почитать долгими зимними вечерами, то заработает на этом наверняка никак не меньше, чем на лесопилке или судоверфи.

– Пахо-ом! Ты где?! А ну, организуй мне быстренько чернила и бумагу. Не все в потолок князю твоему плевать, есть дела поинтереснее.

– Что сказываешь, Андрей Васильевич? – заглянул в дверь холоп.

– Чернила, перо, бумагу, – загнул три пальца Зверев, подумал и опустил еще один: – И гонца в Великие Луки пошли. Пусть запас и того, и другого купит.

Писательским мастерством до этого момента Андрей никогда не занимался, поэтому просидел над первым чистым листом довольно долго. В голову ничего не шло.

– Ну и ладно. Если врать не получается, нужно просто какой-нибудь фильм из будущего пересказать…

Лист все равно оставался чистым. Князь Сакульский подозревал, что истории про «Матрицу», «Терминатора» или «Хищника» здешней публикой будут восприняты, мягко выражаясь, с непониманием.

– Есть, вспомнил! Граф Дракула! Он всего лет сто назад жил, если не ошибаюсь… – довольно ухмыльнулся Андрей, и перо наконец-то заскользило по коричневому листку:

«Сказание о Дракуле-воеводе. История сия была явлена миру достоверными летописями, найденными в Вышеградском замке валахского князя.»

Изложение истории, сложившейся в уме из четырех известных Звереву фильмов и сдобренных современными, известными ему реалиями, занял целых девять дней. Потом из Москвы примчалась с детьми Полина и едва не утопила его в слезах. При ней творить богохульные сказки не представлялось возможным – но зато жена и не покидала его ни на минуту, так что выздоравливать стало уже не так тоскливо.