Заговорщики. Перед расплатой

Только бы не заплакать, только бы не заплакать! Больше Цзинь Фын не думала ни о чем. Ни на что другое в сознании уже и не оставалось места. Когда офицер ударил ее по первому пальцу, все клетки ее маленького существа настолько переполнились болью, что казалось, ничего страшнее уже не могло быть. Она закричала, но из–под ее крепко сжатых век не скатилось ни слезинки. Потом ей разбили второй палец, третий, четвертый… Японец ударял молотком спокойно, словно делал какое–то повседневное, совсем обыкновенное дело. И так же спокойно рыжий американец наблюдал за этим делом, приготовив бумагу, чтобы записать показания девочки. Скоро ее маленькие загорелые руки стали огромными и синими, как у утопленника. И все же она ничего не ответила на вопросы переводчика. Американец хотел знать, с какими поручениями партизан ходила Цзинь Фын. К кому, куда, когда? И еще он хотел знать, где находятся в городе выходы из подземных галлерей. Но Цзинь Фын словно и не слышала его вопросов, только думала: не плакать, не плакать. Потом ее били головой об стол и спиной о стену. Когда Цзинь Фын теряла сознание, ее поливали водой, втыкали ей иголку шприца с какою–то жидкостью, от которой девочка приходила в себя, пока опять не теряла сознания. И так продолжалось, пока комната, где ее пытали, не залилась ярким–ярким светом и в комнату не ворвались "Красные кроты": и командир с рукой, висящей на перевязи, и маленький начальник штаба, и высокий рябой начальник разведки, и радист. Цзинь Фын так ясно видела все морщинки на лице радиста со въевшейся в них копотью! И все партизаны стреляли в японца и американца, и на всех них были новые ватники, а поверх ватников — крест–накрест пулеметные ленты. Совсем как нарисовано на плакате, висевшем над ее местом на кане в подземелье штаба. Партизаны стреляли, а японец и рыжий американский офицер подняли руки и упали на колени. А когда командир "кротов" увидел Цзинь Фын, прикрученную ремнями к широкому деревянному столу, он бросился к ней и одним ударом ножа пересек путы. И ей стало так хорошо–хорошо, как будто она сделалась легкой–легкой и понеслась куда–то. Она успела прошептать склонившемуся к ней командиру, что никого не выдала и ничего не сказала врагам. И что она не плакала, честное слово, не плакала. Ведь "Красные кроты" не плачут никогда!..

И Цзинь Фын уснула. Последнее, что она видела: командир опустил на нее жаркое шелковое полотнище большого–большого красного знамени, закрывшее от нее весь мир…

Мэй и У Дэ перевязали раненую Го Лин.

Из сада донесся настойчивый гудок автомобиля, еще и еще. Затем послышался грохот, словно ломали ворота, и через несколько минут удары посыпались на дверь дома. Звон стекла, треск ломаемого дерева — и стальной ставень загудел от тарана.

На несколько мгновений наступила тишина, потом удары раздались с новой силой. Мэй казалась совершенно спокойной. Никто, кроме нее самой, не замечал, как вздрагивала ее рука с часами, на которые она смотрела, почти не отрываясь. Вот глухой удар близкого взрыва заглушил даже грохот ударов по ставням, и Мэй оторвала взгляд от циферблата:

— Всем оставаться на местах!

Несколькими прыжками она взбежала на второй этаж и с жадностью прильнула к похожему на иллюминатор маленькому оконцу в конце коридора. Возглас неудержимой радости вырвался у нее из груди: вся окрестность была освещена ярким пламенем, вырывавшимся из окон церкви.

Так же стремительно Мэй спустилась обратно.

— Если бы на моем месте были вы, — скороговоркой обратилась она к связанному Баркли, — то через пять минут этот дом был бы подожжен…

— Вместе с вами и с этой компанией? — язвительно спросил Баркли.

— Нет, нас тут не было бы, а вы вместе с этими двумя идиотами были бы уничтожены огнем, как последние следы задуманного вами отвратительного преступления, так же, как та мерзость, которую вы спрятали в церкви.

— Такими дешевыми утками меня не проведешь, — презрительно сказал он.

— Хотите доказательств? Сейчас получите. Погасите свет! — приказала Мэй, под испуганными взглядами женщин подбежала к приводу ставней и приподняла на дюйм стальную штору одного из окон. Но этого дюйма оказалось достаточно, чтобы зарево пожара осветило всю комнату.

— К утру ваши головы будут красоваться на кольях у стены Тайюани! — в бешенстве крикнул Баркли.

Часы в столовой громко пробили двенадцать. Звон последнего удара еще висел в воздухе, когда послышалось нечто похожее на отдаленные раскаты грозы и задрожали стены дома. Этот гром все усиливался, нарастал, волнами ударялся в стальные щиты ставней.

Все удивленно насторожились. Мэй выпрямилась и, пересиливая шум, крикнула: