Заговоры и покушения

Уже давно они более не служат верно царю, и битва при Гангамеле едва не была проиграна благодаря Пармениону; но со времени смерти Дария их предательские планы созрели, и, пока он продолжал доверять им во всем, они назначили день для его убийства, наняли убийц и подготовили ниспровержение существующего порядка. С величайшим волнением, так говорится в описании этого события, слушали македоняне своего царя; но появление скованного Филоты трогает их не менее и возбуждает в них жалость; стратиг Аминта начинает говорить против обвиняемого, который с жизнью царя мог у всех них отнять надежду на возвращение на родину. Затем произносит еще более горячую речь стратиг Кен, зять Филоты, он уже схватил камень, чтобы начать суд по македонскому обычаю. Царь удерживает его — сначала Филота должен защищаться; сам он покидает собрание, чтобы своим присутствием не препятствовать свободе защиты. Филота отрицает истину обвинений; он указывает на верную службу свою, своего отца и своих братьев; он признает, что умолчал о доносе Кевалина, чтобы не явиться бесполезным и неприятным передатчиком предостережений, как его отец Парменион в Тарсе, когда тот остерегал царя от лекарства акарнанского врача; но ненависть и страх всегда терзают деспота, и это-то именно все они и оплакивают. В крайнем возбуждении македоняне решают, что Филота и остальные заговорщики заслуживают смерти; царь откладывает суд до следующего дня.

Еще недостает признания Филоты, которое в то же время должно осветить вину его отца и его соумышленников. Царь созывает тайный совет; большинство требует немедленного исполнения смертного приговора; Гефестион, Кратер и Кен советуют сперва вынудить у него признание; в этом смысле решает большинство голосов. На трех стратигов возлагается поручение присутствовать при пытке. Среди мучений пытки Филота сознается в том, что он и его отец говорили об убиении Александра, что они не решились бы на это при жизни Дария, так как выгоды этого достались бы не на их долю, а на долю персов, что он, Филота, поспешил с исполнением замысла, прежде чем смерть, к которой близок его отец, не отнимет его у общего дела, и что он организовал этот заговор без ведома своего отца. С этими показаниями царь является на следующее утро в собрание войска, приводят Филоту, и македоняне пронзают его своими копьями.

(Дройзен И. История эллинизма. — Ростов-на-Дону, 1995)

ЗАГОВОР ЦАРСКИХ ЮНОШЕЙ

Теперь нельзя более определить, когда и по какому поводу началось охлаждение отношений между царем и Каллисфеном. Однажды, как рассказывают, Каллисфен сидел за столом Александра и был приглашен им сказать за вином похвальную речь македонянам: он исполнил это со свойственным ему искусством при громких одобрительных возгласах присутствующих. Тогда царь сказал, что достойные славы дела прославлять нетрудно, что пусть он покажет свое искусство, произнеся речь против тех же самых македонян, и справедливыми упреками научит их лучшей жизни. Софист исполнил это с жестокой язвительностью: несчастные раздоры греков, сказал он, создали могущество Филиппа и Александра — во время смуты ведь и жалкая личность может иногда достигнуть почетного положения. Раздраженные этим македоняне вскочили, а Александр сказал: «Олинфянин дал нам доказательство не своего искусства, но своей ненависти против нас». Каллисфен, уходя домой, трижды сказал самому себе: «И Патрокл должен был умереть, а был ведь выше тебя».