Заговоры и покушения

После троекратного гимна начался первый акт «Сказки о Царе Салтане». Постановка была прекрасная, голоса также недурны. Играли г-жа Воронец, которую выписали специально для этой пьесы из Одессы, гг. Улуханов, Орешкевич, Томский, Кочуров и др. Я видел, как Столыпин во время первого действия раза два взглянул на Государя. Казалось, что его мало интересует сцена, а тревожит или просто занимает что-то другое. Но лицо его по-прежнему оставалось внешне спокойно. Кончился акт. Все стали. Государь просидел на месте минуту и затем вышел в свое фойе. Туда же направились и великие княжны, П. А. Столыпин оставался на месте. Около него образовалась группа. Сзади его кресла, но в третьем ряду, я увидал его великорослого адъютанта-телохранителя г. Есаулова.

Так же прошел и второй акт, после которого все присутствовавшие в Царской ложе ушли в свое фойе.

П. А. Столыпин встал, повернулся лицом к публике и оперся на барьер. Около него стояли военный министр Сухомлинов и шталмейстер граф Потоцкий. Первые ряды на большое протяжение были пусты. Было одиннадцать с половиной часов. Оставалось 12 минут до окончания спектакля: после этого последнего антракта должна была пройти небольшая картина.

Я вышел в коридор, прошелся и, когда опять подошел к своей ложе, то услыхал два, один за другим последовавших сухих, но резких хлопка. Первая моя мысль была такова: «Что-то лопнуло. Электрический прибор какой-нибудь?» Все были страшно далеки от мысли о покушении. Какой-то офицер пробежал мимо и проговорил: «Это шампанское». Но Н. Н. Балабуха, выбежавший, кажется, из буфета, сказал: «Выстрелы». Мы бросились в свою ложу. Все это было делом нескольких секунд. У меня в это время промелькнула мысль: «Не самоубийство ли?» Потом эту мысль вытеснила другая: «Если покушение, то понятно на кого…» После, когда все делились своими впечатлениями, я узнал, что у всех была эта последняя мысль.

Наша ложа была пуста. Прежде всего до меня донеслось восклицание дамы, сидящей за роялем в оркестре:

— Государь жив.

Общее напряжение после этих слов немного упало. Одновременно послышался чей-то пронзительный, видимо женский, крик. Кто-то, должно быть, упал в обморок. Мы посмотрели вниз и замерли. П. А. Столыпин стоял бледный, без кровинки в лице, лицом уже к сцене и ленивым, вернее, больным длительным движением снимал с себя китель. Когда снял и передал кому-то из группы, его окружавшей, я увидал на его белом жилете немного повыше правого кармана красное пятно величиной с медный пятачок. Затем раненый повернул лицо к Государевой ложе, которая была пуста, и левой рукой сделал по направлению к ней жест. Этот жест я видел отчетливо. Он или успокаивал, или, вернее всего, предостерегал.

— Не ходите сюда.

После этого он сел в кресло, вытянул как-то неестественно ноги и уронил голову на грудь. Видимо, он стал слабеть. В моей памяти запечатлелась одна подробность. Кто-то в военной форме быстро подошел изнутри Царской ложи к ее барьеру, заглянул в зал и так же быстро удалился вглубь.

Кто — я не мог упомнить.

Одновременно с поранением министра я увидал другую картину. Какой-то высокий молодой человек, мне показалось, белокурый, с закинутыми назад волосами, очень бледный, сильным движением рук отбросил от себя двух военных, пытавшихся его схватить, обернулся на миг лицом к нам и кинулся к правому выходу, но сейчас же был схвачен и сбит с ног. Человек пятьдесят чиновников, военных, камергеров, «союзников» набросилось на него. Убийцу уже не было видно, он лежал на полу. Толпа мяла его, терзала, била. Какой-то чиновник, стоя в ложе Потоцких около выхода, обнажил шпагу. Блеснуло лезвие и опустилось на убийцу. Этот же чиновник выскочил из ложи на спину или на грудь его и стал топтать. В эту страшную минуту театр жил страшной жизнью: сверху из лож исступленно кричали:

— Убить его! Убить!

Кричали женщины. Кричали истерически, жестикулируя руками. У мужчин оказалось более благоразумия. На крик «убить» они отвечали:

— Зачем убивать? На суд. Оставьте его.

У меня осталось в памяти такая картина. Рядом с нами была ложа известного киевского администратора. Там стояли две женщины и кричали: «Убить!» Я видел их исступленные лица. А он урезонивал:

— Что вы! Что вы! Разве можно?

Среди яростных криков толпы, избивающей убийцу, вдруг выделился один хриплый голос:

— Гимн.

Но его не поддержали. Наш сосед по ложе закричал:

— Не надо… Министр еще в зале.

Потом избитого убийцу толпа выволокла из зала. Я его больше не видел. Перевел глаза на Столыпина. Он сидел, склонившись набок, закрыв глаза. Его поддерживали. В газетах писали, что после выстрелов находившиеся вблизи премьера лица побежали от него прочь.

Это неверно. Все остались здесь и окружили раненого. Его подняли человек восемь, и, насколько можно осторожно, вынесли из зала. Этот перенос, видимо, усилил боль — гримасы бледного лица выдавали мучительные страдания. Министр сжал зубы, чтобы не стонать и не кричать.