Заговоры и покушения

Процессия с раненым еще не вышла из зала, как в ложе появился Государь. Вся труппа в костюмах, во главе с антрепренером Брыкиным и режиссером Гецевичем^ стояла на сцене. Запели гимн. Вместе с артистами запел весь театр. Подъем был необычайный. Некоторые артистки стояли на сцене на коленях и протягивали руки к Государю. Государь кланялся. Театр кричал «ура». Гимн был повторен три раза. Когда Государь ушел, кто-то на верхах запел «Спаси, Господи!». Его поддержали артисты и весь театр. Молитву пропели три раза.

Государь с августейшими дочерьми сейчас же уехал во дворец. Спектакль не был окончен. Все стали разъезжаться. П. А. Столыпина вынесли в тот выход, в который выволокли и убийцу. Раненого положили на маленький малиновый диванчик, стоявший недалеко от кассы. Здесь профессора Рейн и Оболонский остановили ему кровь. Затем в карете скорой медицинской помощи больного увезли в хирургическую лечебницу Маковских. Передают, когда карета скорой помощи, вызванная по телефону, ехала в театр, ее не хотели пропустить сквозь полицейскую цепь, требовали пропуск. Но кучер стегнул лошадей, и карета проехала без пропуска.

В коридоре убийцу вырвали из рук разъяренной толпы, арестовали и препроводили в буфет генерал-губернаторской ложи, где сняли с него первое показание. Лицо из театральной администрации, видевшее его в тот момент, рассказывало мне, что хотя Богров и был сильно избит (у него оказалась сеченая ранка на лбу, выбиты два зуба, шишка от бинокля, которым кто-то ударил его из ложи, растерзанный костюм), но все-таки был в сознании, держал себя спокойно, даже вызывающе, попросил папиросу.

Допрашивал его судебный следователь по особо важным делам Фененко и товарищ прокурора Сле-пушкин при прокуроре судебной палаты Чаплинском и при других чинах судебного ведомства. Убийца назвал себя Дмитрием Григорьевичем Бог-ровым. Он еврей, помощник присяжного поверенного киевского округа, 27 лет. Два года как окончил университет. В кармане его был найден театральный билет № 406 в восемнадцатом ряду партера, выданный киевским охранным отделением. Богров сам писал свое показание. Писал долго.

Допрос окончился в пять часов утра. Затем убийцу надели наручники. Он протестовал:

— Мне же больно, — сказал он.

Но на протест не обратили внимания.

Как бы не доверяя одному наручнику, Богрову скрутили руки веревками, посадили в карету и отвезли в крепость Косой Капонир, находящуюся около Печерской лавры.

По дороге в крепость Богров обратился к одному из сопровождавших его полицейских с просьбой дать ему папиросу.

— Вся эта история меня страшно взволновала, я до сих пор не могу очнуться, — сказал он.

Но вернемся немного назад. Мы, корреспонденты, задержались в своей ложе и обсуждали событие. В ложу пришел взволнованный антрепренер Брыкин. Обращаясь к своей жене, он с горечью заметил:

— Нужно же ему именно в театре…

Он затратил много энергии на постановку спектакля, так долго готовился к нему, и все это пошло прахом. Выстрел Богрова уничтожил все хорошие впечатления от пьесы.

Потом мы стали расходиться. В коридорах и в фойе оставались еще группы, обсуждавшие злобу вечера. Я подошел к одной группе. Старый, седой чиновник в чине генерала говорил:

— Где же была охрана?

В это время еще не было известно, что Богров прошел в театр по билету охранного отделения. Чиновнику отвечали:

— Эх, охрана! Наша охрана…

— Где же был телохранитель Столыпина?

— В коридоре.

Действительно, г. Есаулова не было в тот момент в зале. После я беседовал с доктором Маковским, который сообщил, — не знаю, с чьих слов, — что телохранитель по окончании второго акта был послан П. А. Столыпиным приготовить автомобиль, так как министр хотел одним из первых сейчас же после третьего акта уехать из театра домой. Начальник охранного отделения Кулябко после передавал, что автомобиль министра был приготовлен и дожидался его у подъезда, поэтому незачем было посылать адъютанта приготовлять его.

Об охране во всех группах говорили с ожесточением и негодованием.

— Ведь при такой халатности и не Столыпина можно было убить…

— Да, не было ничего легче…

Некоторые задавали вопрос:

— Как могло случиться, что в театр, наполненный отборными в смысле благонадежности лицами, попал революционер?

Ответ на этот вопрос стал известен только на другой день. В другой группе шел такой разговор:

— Кто стрелял?

— Кто-то Богров, здешний адвокат. Его сейчас опознал один бывший в театре член суда…

— Кто он, русский?

—· Нет, еврей…

Полковник, стоявший около, облегченно произнес:

— Слава Богу, что не русский…

И перекрестился.

Он забыл, видимо, что у нас были Рысаков, Желябов, Перовская, Каляев, Сазонов, Карпович…

Тут в разговоре выяснилась одна подробность. Некоторые думали, что выстрел был произведен со сцены.

Мы вышли из театра и пошли сначала пешком в помещение цензуры. Киев, видимо, уже знал о печальном событии. На улицах составлялись группы и даже стояли толпы, где передавались подробности покушения. Слышались мрачные предсказания:

— Погрома не избежать…

(Серебренников А. Убийство Столыпина. — Рига, 1990)