Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

С чувством искренней признательности вспоминаю светлой памяти покойного Всеволода Федоровича Миллера и приношу живейшую благодарность Алексею Александровичу Шахматову, без нравственной поддержки которых настоящая работа едва ли увидела бы свет. Считаю своим долгом принести также глубокую благодарность Историко-Филологическому Факультету Петроградского Университета, давшему мне возможность напечатать свою работу в "Записках".

Н. П.

Введение

При изучении всякого явления неизбежны два момента: во-первых, надо определить явление, как таковое, без отношения к другим явлениям родственного порядка; во-вторых, определить место исследуемого явления в ряду этих родственных явлений. Пока нет ответа на второй вопрос, явление не может считаться изученным, потому что остается за бортом научной системы, объединяющей и объясняющей данный класс явлений. Для филолога, конечно, интересно изучение мертвого языка; но главная его цель - определить место и значение изучаемого языка в семье других сродных языков. Это и есть самый интересный момент в научной работе, потому что на этом пути самое ничтожное с первого взгляда явление может превратиться в глубокий философский вопрос. Точно такие же требования должен ставить себе и исследователь всяких других продуктов словесного творчества.

В данном случае дело идет о целом классе явлений: заговорах, заклинаниях, оберегах и т.д., как особом виде словесного творчества. В каком же положении находится исследование их с отмеченных выше точек зрения? Изучена ли сущность явления? Что такое "заговор"? Хотя уже немалое количество ученых пыталось разобраться в этом вопросе, но, к сожалению, приходится констатировать факт, что дело находится в самом печальном положении. Даже не определена еще та характерная черта, которая ставит границу между этим видом творчества и соседними. Если так дело обстоит с первым вопросом, то само собою понятно, что еще в худшем положении находится второй вопрос. Ведь, на него только тогда и можно ответить, когда решен первый.

Однако, давно уже было заявлено о праве заговоров на место в истории литературы. И место им дано. Мифологи заявили о правах заговора, они же сделали ему и очень почетный прием. Беда лишь в том, что не указали для него определенного места. Они нашли в заговорах богатый материал для своих фантастических построек в области мифологии; это и было причиной радушного приема. А вопрос о том, чем же заговор отличается от других видов народного творчества, их мало интересовал. Для них был важен не вид творчества, а его содержание, своеобразно истолковываемое. Естественно, что при такой постановке вопроса положение заговора было очень непрочно и должно было пошатнуться с крушением мифологической школы. Так оно и случилось. Правда, прав заговора на место в истории литературы никто не оспаривает, исследование их все разрастается, но места в истории литературы они фактически не имеют. В курс народной словесности историками механически вставляется несколько страничек о заговорах, да и то не всегда. И где их ни приклеил - все хорошо. Такое оттеснение заговора понятно само собой, раз внимание обращено не на форму, а на содержание. Ведь, содержание-то его почти всегда то же самое, что и в апокрифах, сказках, песнях и т.п., в видах народного творчества, более богатых и более доступных исследованию. А если дело обстоит так, то, действительно, заслуживает ли заговор того почетного места в истории словесности, о котором мечтали мифологи? Ведь, для истории литературы важно главным образом содержание литературных видов, то изменчивое, носителем чего они являются, художественно выраженные идеи и движение их *1. А заговоры с этой точки зрения представляют самый неблагодарный материал.

В них меньше, чем во всяком другом поэтическом виде, заметна смена идей и настроений. Такая неподвижность объясняется неизменностью самого объекта заговора. Если в наши дни заговор от крови служит выражением желания, чтобы кровь остановилась, то и тысячи лет назад он выражал то же самое желание. Изменилась лишь форма выражения. Таким образом, оказывается, здесь отношение между содержанием и формой как раз обратное тому, какое интересно для истории литературы. Только отдельным заговорам удалось избежать этой роковой судьбы. Использование же заговоров в том роде, как это делали мифологи, т.е. рассматривание их, как отголосков исчезнувшей мифологической системы, или же в духе Мансикка, перевернувшего теорию мифологов наизнанку, крайне рисковано.