Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Всѣ вышеприведенные примѣры показываютъ, что чарованіе дѣйствіемъ, какъ изобразительнымъ, такъ и передающимъ свойства и качества предметовъ, вполнѣ самостоятельно и независимо отъ слова. Когда мы эти виды чаръ встрѣчаемъ въ соединеніи со словомъ, то они также играютъ роль вполнѣ самостоятельную, вовсе не ограничивающуюся простой иллюстраціей пожеланія, выраженнаго въ словесной формулѣ. Значитъ, въ параллелистическихъ заговорахъ съ дѣйствіемъ мы имѣемъ два элемента, одинаково обладающихъ магической силой. Какой же изъ нихъ долженъ считаться болѣе сильнымъ, основнымъ? Существуетъ еще одинъ видъ заговоровъ съ обрядомъ; онъ дастъ отвѣтъ на нашъ вопросъ. Это коротенькія формулки-заговоры, поясняющія дѣйствіе. Онѣ намъ покажутъ, какъ слились слово и дѣйствіе, и какую роль при этомъ играло слово. Покажутъ, что роль его при дѣйствіи первоначально была чисто служебная. Слово первоначально только поясняло дѣйствіе.

При засѣканіи „утина“, больной ложится ницъ черезъ порогъ, и, когда онъ такъ лежитъ, лѣкарка-старуха кладетъ на спину ему вѣникъ и ударяетъ по немъ остріемъ топора. Больной спрашиваетъ: „Что сѣчешь?“ Лѣкарка отвѣчаетъ: „Утинъ сѣку“. „Сѣки крѣпче!“ говоритъ больной³). Что это такое? Очевидно, драматическое изображеніе засѣканія топоромъ болѣзни. Лѣкарка засѣкаетъ болѣзнь, a діалогъ только поясняетъ смыслъ совершающагося дѣйствія. Болѣзни можно выгонять и безъ словъ. Больного можно просто на просто выпороть осиновыми прутьями⁴). Кликушъ порютъ кнутомъ, чтобы бѣсъ изъ нихъ вышелъ⁵). Стегаютъ больного прутьями вереска⁶). Эпилептиковъ

143

стегаютъ вѣникомъ¹). При падучей немочи бьютъ травой чертополохомъ²). Нахлестываютъ по стѣнамъ вицами, выгоняя изъ дому горячку³). Совершенно аналогиченъ съ обрядомъ засѣканія „утина“ другой обрядъ — ношеніе больного ребенка въ кузницу. Кузнецъ кладетъ его на наковальню и дѣлаетъ видъ, что выколачиваетъ молотомъ болѣзнь, подымая и опуская молотъ надъ ребенкомъ⁴). Слово во всѣхъ подобныхъ случаяхъ не при чемъ. Но естественно, что, если смыслъ дѣйствія почему либо окажется не совсѣмъ ясенъ, то его придется пояснить. Это важно не тольно для паціента, но и для самого чарующаго. Пояснительныя формулы при магическомъ обрядѣ появляются въ результатѣ раздвоенія сознанія чарующаго. Сознаніе его начало различать, что предметъ, на который направлена чара, не тождествененъ съ предметомъ, на какой онъ хочетъ воздѣйствовать. Раньше въ его сознаніи было совпаденіе этихъ двухъ предметовъ; теперь оно нарушено. Восковая фигура, напримѣръ, уже не тождественна человѣку. Отсюда — стремленіе опредѣлить точнѣе смыслъ дѣйствія, начинающаго возбуждать сомнѣніе въ своей цѣлесообразности. Поясненіе возникаетъ психологически необходимо. Оно сначала создается въ умѣ чарующаго въ формѣ сужденія, отвѣчающаго на возникшее сомнѣніе. Затѣмъ сужденіе это выражается словомъ. Отчасти этому способствуетъ напряженность душевнаго состоянія чарующаго. Она заставляетъ человѣка высказать владѣющую имъ мысль. Отголосокъ подобныхъ явленій встрѣчается и у насъ когда мы, подъ вліяніемъ напряженнаго душевнаго состоянія, невольно вслухъ высказываемъ свои желанія или наблюденія. Отчасти же заставляетъ человѣка высказаться вслухъ увѣренность, что слова его могутъ быть услышены существомъ, противъ котораго направлены чары. И вотъ онъ подтверждаетъ что онъ дѣлаетъ именно то-то, а не что-либо другое. Такъ, напр., установился обычай лѣчить отъ „собачьей старости“ при помощи перепеканія. У изобрѣтателя

144

даннаго способа, очевидно, была какая-то руководящая идея, заставившая его лѣчить именно этимъ путемъ. Но для его преемниковъ съ теченіемъ времени идея эта стала неясна. Потребовалось поясненіе къ дѣйствію. И вотъ при перепеканіи происходитъ діалогъ между знахаркой и матерью ребенка: „Бабка, бабка, что дѣлаешь?“ — Перепекаю младенца Алексѣя. — „На что?“ — Выгоняю изъ него собачью старость. — „Перепекай же и выгоняй собачью старость, чтобы не было отрыжки“¹).