Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

не далъ. Первый, кто попытался болѣе точно опредѣлить заговоръ, былъ Крушевскій. Онъ сказалъ: "Заговоръ есть выраженное словомъ пожеланіе, соединенное съ извѣстнымъ обрядомъ или безъ него, пожеланіе, которое должно непременно исполниться"^{376}). Но, давши такое опредѣленіе, Крушевскій дѣлаетъ оговорку, что дѣйствіе, могущее сопровождать заговоръ, имѣетъ не всегда одинаковое значеніе. "Между заговорами, имѣющими при себѣ дѣйствіе", говоритъ онъ, "слѣдуетъ отличать заговоры, которыхъ сила основывается на слове, отъ заговоровъ, которыхъ сила основывается на дѣйствіи, которыхъ сущность составляетъ дѣйствіе съ извѣстнымъ матеріальнымъ предметомъ. Ихъ на ряду съ обрядами, не сопровождающимися словомъ, вѣрнѣе назвать «чарами», т. е. таинственными лѣкарственными средствами, которыхъ сила неотразима"^{377}). И такъ, начавши съ категорическаго заявленія, Крушевскій потомъ самъ уничтожаетъ проведенную имъ границу. Если какъ слѣдуетъ всмотрѣться въ заговоры, сопровождаемые обрядами, то часто невозможно будетъ рѣшить, чему принадлежитъ первенство: слову или обряду. Особенно же при теоріи Крушевскаго, полагающаго, что примитивный человѣкъ считаетъ слово матеріальнымъ предметомъ. Онъ это и чувствуетъ, а потому тутъ же оговаривается, что для первобытнаго человѣка различіе, устанавливаемое имъ, не существенно^{378}). Но, повторяю, не только первобытный человѣкъ, а и современный ученый не всегда въ состояніи рѣшить, гдѣ преобладаніе на сторонѣ дѣйствія, a гдѣ на сторонѣ слова, такъ какъ это зависитъ въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ отъ психологіи заговаривающаго. Кромѣ того, стараясь разграничить «заговоръ» и «чары», авторъ вноситъ еще путаницу въ понятія, отожествляя «чары» съ "таинственными лекарственными средствами", что заведомо неправильно. Форма, въ какую вылилось у Крушевскаго опредѣленіе заговора, кажется, отчасти зависела отъ того, что изслѣдованію автора подверглось

97

сравнительно незначительное количество матеріала, и сосредоточилъ онъ свое вниманіе "главнымъ образомъ на заговорахъ Майкова". Почти одновременно съ Крушевскимъ даетъ опредѣленіе заговора и Потебня. Онъ, хотя и согласился съ основнымъ положеніемъ перваго, т. е. призналъ заговоръ пожеланіемъ, но нашелъ нужнымъ ограничить такое опредѣленіе. "Опредѣленіе заговора", говоритъ онъ, "какъ выраженнаго словами пожеланія, которое непремѣнно должно исполниться… слишкомъ широко. Оно не указываетъ на исходную точку развитія заговора, какъ особой формы пожеланія, присоединяетъ къ нимъ напр. простыя проклятія, ругательства подъ условіемъ вѣры въ то, что они сбываются, и… существенные элементы причитаній по мертвымъ"^{379}). Итакъ, по мнѣнію Потебни, опредѣленіе Крушевскаго слишкомъ широко. Самъ же онъ болѣе остороженъ и не пытается дать понятія, обнимающаго всю область разсматриваемыхъ явленій, а опредѣляетъ только "основную формулу заговора". "Это — словесное изображеніе сравненія даннаго или нарочно произведеннаго явленія съ желаннымъ, имѣющее цѣлью произвести это послѣднее"^{380}). По поводу замѣчанія, что, по опредѣленію Крушевскаго, могутъ и нѣкоторыя ругательства оказаться заговорами, скажу, что на самомъ дѣлѣ нѣкоторыя ругательства по своему происхожденію совершенно тождественны съ заговорами и мы имѣемъ право смотрѣть на нихъ, какъ на выродившіеся заговоры. Потебня, желая отмежевать заговоры отъ ругательствъ, замѣчаетъ, что пожеланіе должно имтѣть форму сравненія. Итакъ, мы имѣемъ два опредѣленія заговора. Первое, по мнѣнію Потебни, слишкомъ широко. Мнѣ же кажется, что оно болѣе заслуживаетъ упрека въ узости, чѣмъ въ широтѣ. Выше мы видѣли, что очень много видовъ заговора обходятся безъ пожеланія. Всѣ они остаются за границей установленнаго Крушевскимъ понятія. Второе же опредѣляетъ только одинъ видъ заговора, который авторъ считаетъ основнымъ, потому что видитъ въ сравненіи исходный пунктъ заговора. Насколько правильно ему

98