Заградотряд

Немцы появились на рассвете. Вначале несколько мотоциклов выскочили из-за бугра, остановились. Мотоциклисты рассматривали их оборону в бинокли, переговаривались. Потом, словно ради развлечения, постреляли из пулемётов, покричали: «Иван! Иван!» Развернулись и уехали. Появились танки. Танки шли колонной, не осторожничая, словно разведка им не доложила о том, что впереди русские окопы. Их сразу подожгли «сорокапятчики». Реактивные установки сделали несколько пусков по шоссе и в глубину. Снаряды летели вразброс, каждая огненная стрела, казалось, уходила по своей траектории. Гвардейцы быстро зарядили свои установки, подкорректировали прицел и сделали ещё один залп. На этот раз снаряды легли кучнее, заметно расширив просеку дороги. После двух залпов гвардейцы быстро снялись и уехали на восток, в сторону Юхнова. Действия свои с ним, полковником Мотовиловым, к которому как-то само по себе перешло руководство стихийно образовавшимся на Варшавском шоссе боевым участком, они не согласовали, позиции свои покинули, можно сказать, самовольно. Правда, командир дивизиона ещё перед боем предупредил Мотовилова, что у них своя задача, и задерживаться здесь, на промежуточной и внеплановой позиции, они не имеют права. Потом, в госпитале, когда писал донесение, он, на всякий случай, не стал даже упоминать о гвардейцах-миномётчиках, которые в первые минуты боя так лихо помогли им, а потом так же лихо драпанули. Упомянул только, что подошли две установки, сделали несколько залпов и отошли восточнее, что действовали по своей инициативе. Вот и всё. В сущности, так оно и было.

Перед боем Мотовилов видел лица солдат и командиров. Слышал, как они переговариваются между собой.

– Слышь, Митурин, – говорил один боец другому, – ты письмо жене написал?

– А я неженатый.

– Ну так матери напиши. Так, мол, и так, к смертному бою готовимся.

– Зачем её расстраивать?

– Не в том дело. Если убьют, весточка домой полетит. Найдут в кармане письмо. О, так это Петька Митурин! – И боец хрипло засмеялся.

Никто его шутку не поддержал. А Митурин спросил:

– И кого мы тут защищать собираемся?

– Лес да болото.

Их разговор молча слушали другие бойцы. Один из них сказал:

– Дураки вы несознательные. Ро-ди-ну! Родину мы здесь защищаем! Понятно? Вот деревня неотёсанная! Не зря говорят, что у вас там каждый третий – кулак. Затаившийся недобитый кулак.

– При, дура! – вмешался в разговор ещё один боец. – Митурин танк ползал добивать. Что-то я тебя там во время боя не видел. Небось позади сидел, в окопах? И сейчас у тебя, я вижу, ни одной бутылки с горючкой нет.

– Ладно, братцы. Что нам делить? Жизнь у каждого своя. А смерти… Её на всех хватит.

В окопах затихли. Только лопаты постукивали. Да кашель слышался там и тут.

Нравились Мотовилову солдатские разговоры. В них сразу всё вываливалось наружу. Никто не хитрил, не таился. Народ в окопах был, конечно, разный. И попадались среди бойцов такие, кто не прочь был спрятаться за спину товарища. Но это быстро становилось явным. На первый случай списывали на обычный человеческий страх. Посмеивались, щупали оплошавшему штаны, нюхали воздух. Но тут же забывали. Второй бой показывал человека снова. Тут всё и выявлялось, куда ты гож. Так, по достоинству, вынесенному из боя, к тебе и относились.

Когда готовились к бою на шоссе, настроение у людей было паршивое. Всё из-за того, что он не мог объяснить командирам подразделений и бойцам, где они, где противник, где наш фронт, кто позади, кто впереди. Полное отсутствие какой-либо информации. Задача же была простой и в то же время не вполне ясной: «Держаться».

Однажды, уже перед сумерками, на шоссе появилась легковая машина. Мотовилов издали разглядел её в бинокль. Ворохнулась надежда: штабная! Так оно и оказалось. Когда патруль остановил легковушку, из неё выскочил злой и испуганный майор и понёс такую околесицу, что всем, кто стоял рядом, показалось, что тот не в себе. Мотовилов расстегнул кожаный реглан, чтобы тот увидел его полковничьи петлицы. «Может, это, – решил он, – немного успокоит майора».

– Вы кто? Доложите по форме, товарищ майор, – оборвал он майора, давая тому понять, что здесь пока царят порядок и воинская дисциплина и командует этим порядком он, полковник Мотовилов.

Майор снова понёс какой-то бессвязный бред, из которого, однако, можно было понять, что он работник штаба 33-й армии Резервного фронта, что фронта уже не существует, что немцы прорвались повсюду и с минуты на минуту будут здесь. Майор всё время оглядывался на машину.

– Откройте дверь, – приказал Мотовилов. – Кто там ещё с вами?

Мотовилов заглянул в машину и на заднем сиденье увидел ещё двоих пассажиров. Звание одного не разглядел. А на другом, видимо, самом старшем из них, были петлицы комбрига[5]. Комбриг был молод, лет тридцати пяти – сорока. Тщательно выбрит. Глаза смотрели настороженно, но в этой настороженности чувствовалась самоуверенность, готовая в любое мгновение разразиться громами и молниями в адрес любого, кто посмеет задерживать его на дороге хотя бы ещё одну минуту.