Заградотряд

Отяпову жилось хорошо. «Слава богу, – думал он, глядя в свежий потолок, видать, недавно покрашенный известью, – хоть отдохну под крышей, в тепле, на чистой койке. Ни стреляют, ни осколков тебе над головой, ни пуль, ни ветра, ни холода. Командиры не матерятся. Их тут просто нет. Говорят, их, командиров, лечат в другой палате. Вот и хорошо, от них тоже отдохнуть надобно – надоели». Врачи и медсёстры спокойные, обходительные. Сосед Отяпову тоже попался хороший. Отяпов давно, ещё когда брели лесами к Туле, заметил, что на людей ему на войне везёт. Народ и соседом в окоп, и на марше, и так, когда драпали по лесам, и на отдыхе попадался хороший, покладистый, не особенно хитрый – так чтобы на чужом горбу покататься, – уважительный и в бою стойкий. Не сказать, чтобы уж очень храбрый, но надёжный, в беде не бросали. Героев на фронте он пока не встречал. Разве что зенитчики. Ловко пожгли танки. Хорошо стреляли. И держались стойко. Порой совсем их снарядами засыпало, а глядишь, опять стреляют. Ну разве не герои? Да те лейтенанты, которые у болота повели их в атаку, вспомнил Отяпов. «Нет, – подумал он, – это ж и есть герои». Так что и героев он на войне повидал.

Соседа звали Кузьмой. Лежал он в госпитале уже порядочно, с середины октября. Обгорел в танке на Рессете, когда прорывались на Хвастовичи. Там, под селом Красным, у моста, его Т-26 подбил немецкий танк.

– Из засады стрелял, – рассказывал Кузьма; говорил он спокойным тихим голосом, как будто о чём-то главном в своей нынешней жизни всё время сожалея. – Две болванки пролетели мимо. Первой германец промазал. Видать, заторопился. Увидел меня на дороге – вон какая цель хорошая на прямой наводке! – и сплоховал от нервов. Германец, что ж, тоже существо живое, нервное.

Отяпов полюбил Кузьму не только за его разговоры, которые, должно быть, и самого танкиста успокаивали и мирили с тем, что выпало ему на войне, но и за то, что тот приносил ему из курилки «сорок». Украдкой совал ему в руку колечко недокуренной самокрутки, и Отяпов жадно затягивался несколько раз. Сразу кружилась голова, и становилось легче и спокойно, как дома. Пережитое куда-то уносилось, таяло, как то болото в тумане, а ранение казалось пустяком, о котором и думать не следует.

Думалось только об одном – о доме.

Но что думать о доме? Дома сейчас немец. Хозяйничает в его деревне, на колхозных полях, в лесу, на речке. Всё теперь пошло под чужую власть. «Ладно, ладно, погоди, вот поднимусь с койки на костыль, а там, может, и ровнее пойду…»

Отяпова одолевала злая надежда на то, что он не совсем отвоевался, что вернётся ещё к своим товарищам, в окопы, что рано или поздно Красная Армия соберёт силы и начнёт наступать. Ведь били же они их, проклятых, на Рессете. Эх, как лихо они тогда атаковали! Даже Гусёк героем ходил, немца повалил. Хороший бой был. Победный. Хотя ни в какие донесения и приказы он, конечно же, не попал. Не названы в том несуществующем приказе имена лейтенантов и других отличившихся бойцов. Гуська, например. Да и его, Отяпова.

Он вспомнил своего убитого немца и подумал: «Даже если калекой теперь останусь, я своё дело на войне сделал. Родину оборонил».

– Первый мимо пролетел. От второго я ушёл, в сторону машину бросил. Знал, что он упреждать будет. Так утку стреляют, с небольшим упреждением, чтобы сама на заряд налетела… А третий ударил прямо под башню. Загорелись. Башнёра – наповал. Колька Лучников, из Тамбова, хороший был парень. Гармонист. Так и сгорел вместе со своей гармоней.

Вот, кольнуло в самое сердце, Отяпова, а мы своих тамбовских над ямкой постреляли…

В какой-то момент слушать Кузьму становилось тягостно. Отяпов и сам навидался всей этой крови и грязи, и слушать чужую боль было невыносимо. Оставалось одно – терпеть. Иначе как? Товарища надо было понимать – душа просила выхода. Вот он его, Отяпова, и выбрал в слушатели. И Отяпов терпеливо слушал всё подряд.

– Как ты думаешь, – спрашивал Кузьма, – какой мне теперь танк дадут? На «тридцатьчетвёрку» бы попасть! Вот это машина! Экипаж четыре человека. Угол наведения… Мотор – дизель, пятьсот лошадей… Наклонная броня…

– Ты и эту сожжёшь, – подал голос забинтованный с головы до пояса ополченец. – Технику любить надо. Беречь. Под огнём надо уметь маневрировать, а не лезть на рожон. Видел я, как вас возле Одоевского шоссе били. У них – одна пушка, а набила вас, всю дорогу запрудили…

У пехоты всегда претензии к танкистам, артиллеристам и лётчикам. А танкисты и пушкари всегда бранят пехоту. Эту историю Отяпов знал. С танками, да при поддержке артиллерии, отбиваться от немцев было куда легче. Случалось, и контратаковали. Но танки могли прекратить атаку перед самыми немецкими окопами и вернуться назад. А артиллерия не всегда умела подавить огневые точки, и немецкие пулемёты оживали в самое неподходящее время, когда пехота высыпала в поле и не имела никакого укрытия. Другое дело – зенитчики. Эх, молодцы ребята! Как они жгли немецкие танки!