Загробная жизнь или последняя участь человека

Охотник до сомнений спросит: не излишне ли молиться о тех, которые умерли с верою и упованием? — Ответствую: не излишне ли, по-видимому, молиться о святых? Однако святой Павел велит молиться о всех святых. Не излишне ли молиться об апостолах, которые суть распространители благодати на всех прочих и первые из святых в Церкви: положи Бог в Церкви первее апостолов (1 Кор. 12, 28). Однако апостол Павел требует, чтобы молились о нем и не апостолы, и — притом — тогда, когда он уже приближался к венцу за подвиги апостольства. Есть молитва в пользу самого Евангелия: да слово Господне течет и славится, хотя, Евангелие само есть сила Божия во спасение всякому верующему (ср.: Рим. 1, 16): можно ли бояться излишества в молитве за верующих?

Или спросят, не тщетна ли молитва за умерших во грехе? — Ответствую: тщетна — за умерших во грехе смертном, смертию духовною, и в сем состоянии постигнутых смертию телесною, — за тех, которые внутренно отпали от духовного тела Церкви и от жизни по вере, своим неверием, нераскаянностью, решительным и конечным противлением благодати Божией. Где просвещенному и беспристрастному оку явны признаки сей горькой смерти, там нет места утешению молитвы: Есть грех к смерти; не о том глаголю, да молится (1 Ин. 5, 16).

Но что может сделать молитва о нашем брате, совершающем грех не к смерти? Может дать ему живот. Неужели и умершему телесно? Святой Иоанн, которого словами теперь мы руководствуемся, не говорит да; но не говорит и — нет. Он не запрещает молиться об умершем, тогда как запрещает молиться о грешнике отчаянном и безнадежном.

Всепрощательная премудрость Божия, в Божественном Писании, не провозглашает довольно громко заповеди молиться за усопших, может быть, для того, чтобы, в надежде на сие подобие, не обленились живущие ранее телесной смерти со страхом свое спасение соделовать. Но когда и не возбраняет сего рода молитв, не то ли сие значит, что еще позволяет бросать, хотя не всегда решительно надежную, но иногда — и, может быть, часто — благопомощную вервь отторгшимся от берега жизни временной, но не достигшим вечного пристанища душам, которые между смертию телесною и последним всемирным Судом Христовым зыблются над бездною, то возвышаясь благодатию, то низводясь останками поврежденной природы, то восторгаясь божественным желанием, то запутываясь в грубой, еще не совсем совлеченной, одежде земных помышлений?

И — вот, может быть, почему моление за усопших издревле существовало и существует в Церкви не как торжественно возвещенный, существенный член веры и строгая заповедь, но как благочестивое предание и обычай, всегда поддерживаемый свободным послушанием веры и частными духовными опытами. Приведем на сие некоторые свидетельства.

Благодать даяния, — пишет сын Сирахов, — пред всяким живым да будет, и над мертвецем не возбрани благодати (Сир. 7, 36). Что значит здесь благодать даяния? Если это дар алтарю, то слова: над мертвецем не возбрани благодати, очевидно, значат: принеси жертву по усопшем или, что то же, молись за усопшего. Если же кто хочет признать более вероятным, что благодать даяния значит благотворение бедному, то слова: над мертвецем не возбрани благодати будут значить: подай милостыню в память усопшего. Ту ли, другую ли мысль имел сын Сирахов, — они обе предполагают одно, общее им основание, — то, что живущий может и должен делать добрые и душеполезные дела ради усопшего.

В истории Маккавеев находим именно жертву и молитву за усопших. Иуда принес оную за воинов, умерших во грехе взятия военной добычи от даров идольских, которыми благочестивый не должен был осквернять рук своих (см.: 2 Мак. 12, 39-46).

С тех пор как образовалось общественное богослужение христианское, моление за усопших вошло в оное, как часть, постоянно к составу оного принадлежащая. Свидетельствуют о сем все древние чиноположения Божественной литургии, начиная от Литургии святого Иакова, брата Господня. Посему — нет никакого сомнения, что моление за усопших есть предание апостольское.