Загробные миры

Впрочем, полагаю, его сон потревожили маленькие девочки во дворе. В конце концов, они очутились в палисаднике только благодаря его воспоминаниям. Что, если связь была двухсторонней?

Я чуть не выглянула еще раз из окна, желая посмотреть, чем они занимаются. А вдруг подошли к дому и тоже вглядываются сквозь занавески?

Я отползла по полу, прочь от окон и кровати с убийцей. Встала и метнулась к двери, желая убраться из дома убийцы.

Но дверь передо мной стала плотной. Я протянула руку, веля ей исчезнуть…

Пальцы коснулись дерева. Я ощутила волокна древесины, скрытые слоем старой краски.

– Нет, – вырвалось у меня. – Глупая дверь! Сгинь!

Но она до сих пор была на месте. Постепенно нараставшая паника достигла максимума.

Я попятилась, стараясь замедлить удары сердца. Если бы при попытке пройти сквозь дверь я вновь потерпела неудачу, следующая попытка сконцентрироваться могла бы занять целую ночь. Поэтому я села на пол по-турецки и попыталась успокоиться.

У меня были имя и телефонный номер убийцы. А самое главное, я узнала о лопате у него под кроватью и о здоровенном столе в его кабинете, откуда открывался безупречный вид на искривленные деревца. А еще я видела садовые инструменты в его подсобке в задней части дома…

Что ж, похоже, убийца не слишком осторожничал. Скорее всего, здесь есть улика, о которой я могу рассказать своему знакомому фэбээровцу, нечто, закопанное прямо в саду. Пока я размышляла, мои легкие наполнились воздухом, отдающим ржавым запахом смерти. И как я раньше ничего не чувствовала? То, что он сделал, можно унюхать.

Затем до меня дошло, что в комнате стало совсем тихо. Убийца не сопел.

Я уставилась на кровать.

Он проснулся, приподняв голову над подушкой. Он был почти полностью лысым… только редкий белый пух тускло поблескивал в свете уличных фонарей. Раздвинув одной рукой занавески, убийца выглянул в окно.

Вероятно, он не видел маленьких девочек. Но что, если он был способен чувствовать своих жертв? А вдруг они, в свою очередь, тоже сейчас смотрят на него, впитывают его воспоминания, нуждаются в нем?

Видимо, такие мгновенья и делали его счастливым?

– Да провались оно все пропадом, – сказала я. – Хватит с меня – уже чересчур. – Я не могла с этим жить. Не только из-за Минди… теперь мне самой стало нужно, чтобы восторжествовала справедливость.

Я убралась восвояси, в гневе уничтожив дверь, будто папиросную бумагу, стены и мебель послушно расплывались и меняли очертания. Я протаранила дом и спустя десять минут оказалась на заднем дворе.

Когда я покинула пределы его собственности, я позволила себе провалиться сквозь землю и мигом погрузилась в реку Вайтарну. Поток был бурным и безудержным, таким же разгневанным, как и я. Течение уносило обрывки утраченных воспоминаний – теперь они уподобились брызгам на коже.

Я собиралась дать полиции достаточно доказательств, чтобы арестовать убийцу, требовалось только выяснить, как это сделать. А если это не сработает, я позову Яму или того, кто согласится. В любом случае, я не сдамся и собственноручно покончу с убийцей и порву его душу в клочья.

Глава 23

Дарси и Имоджен вкушали город.

Они не спешили с заказом лапши и сперва выполняли дневную норму редактирования. Кроме того, на кулинарном блоге уверяли, что после полуночи китайская лапша лучше на вкус (это было правдой.) Они объедались сырой камбалой, замаринованной в лайме и соке красных апельсинов, в ресторанчике южноамериканской кухни возле квартиры Имоджен. Покупали загадочные деликатесы, завернутые в листья лотоса, и поглощали клейкое содержимое не моргнув глазом. Однажды они прождали целый час ради навороченных молочных коктейлей, потому что их требовала удушающая вечерняя жара.

Зачастую после таких пиршеств от бюджета Ниши оставались рожки да ножки.

Когда Дарси вела себя разумно, они посещали художественные галереи. Имоджен работала в одной из них в свой первый год в Нью-Йорке. Она знала многих художников и самое главное – сплетни.

Но больше всего Дарси нравилось писать вместе со своей подругой. Ей никогда прежде не выпадало столь трудоемкого задания. Она разбиралась с предложениями, которые настрочила в бытность наивной старшеклассницей. Казалось, из текста буквально выпирает все ее невежество, как на ее подростковых фотографиях.

Но писать вместе с Имоджен было почему-то очень легко. Дарси не чувствовала никакого напряжения, наоборот, она ощущала себя совершенно естественно, как рыба в воде. В основном, сочинительство происходило в ее кабинете – в окружении окон с видом на зубчатые крыши Китайского квартала, – в знакомых пределах матраса Дарси, или в спальне Имоджен с ее соседками по квартире за тонкой стеной. Вообще-то, местоположение было неважно. Главным стала связь, которая возникла между ними, некий кусочек, отрезанный от вселенной, их личное и неприкосновенное пространство.

Акт совместного творчества делал все совершенно иным, отличавшимся, как реальность от открытки, как дешевые наушники от живой музыки в переполненном зале, как пасмурный день от полного затмения.

Имоджен изменила все.