Одиннадцатые Олимпийские игры открывались Зимними играми, проходившими в Гармиш-Партенкирхене с 6 по 16 февраля 1936 года. Ева следила за ними с особенным интересом. Основное действо развернулось через пять месяцев в Берлине на глазах у высокопоставленных лиц, журналистов и любителей спорта, собравшихся со всего мира. Ева неприметно сидела несколькими рядами выше Гитлера. Церемония открытия проходила 1 августа. На обширной арене тысячи немецких спортсменов двигались слаженно, как единое целое, образуя олимпийский символ из пяти соединенных колец. В ошеломляющем финале иглы света пронзили ночное небо — «собор света» Шпеера, — когда погас олимпийский огонь. Даже убежденный антифашист Роберт Байрон вынужден был похвалить представление:
Восхитительное зрелище: тридцать четыре поля алых флагов, а между ними тридцать три сияющих прожектора, устремивших лучи прямо в небо и пересекающихся в одной точке в завораживающем танце. На арене находилось сто тысяч человек. Затем на нее хлынул поток из двадцати пяти тысяч флагов, в который с обеих сторон вливались по четырнадцать тысяч маленьких флажков, трепещущих на ветру и переливающихся алым и золотым. Большая трибуна была украшена факелами, и все флаги между ее колоннами были озарены их светом.
Внушительная композиция, затрагивающая струны патриотизма и поклонения героям. Йозеф Геббельс, с 1933 года министр народного просвещения и пропаганды, знал, что успешная пропаганда должна взывать к сердцу, а не к разуму. «У немецкого спорта только одна задача: закалить характер немецкого народа, вселить в него боевой дух и непоколебимое чувство товарищества, необходимые в борьбе за существование». Отрежиссированный спектакль, спортивные рекорды и щедрое гостеприимство превратили Олимпийские игры в хвалебную песнь Германии, которую нацисты желали прославить через своих спортсменов: олицетворение физической красоты, дисциплины и согласованности.
Состязания продолжались шестнадцать дней, и в течение этого времени партийные лидеры пытались превзойти друг друга, закатывая самые невероятные пиры для особо важных гостей. «Чипc» Ченнон — не из тех, кого легко поразить богатством, — записал в своем дневнике после одного из банкетов Геринга:
«Ничего подобного не было со времен Людовика Четырнадцатого», — заметил кто-то.
«А то и со времен Нерона», — парировал я, хотя на самом деле это больше походило на пиры Клавдия, только без зверств.
По окончании Олимпийских игр американский журналист Уильям Шайрер — один из немногих, узревших страшное будущее сквозь дымовую завесу помпезной церемонии, — написал: «Боюсь, что нацисты преуспели в своей пропаганде. Во-первых, они организовали Игры с невиданной доселе роскошью, и это польстило спортсменам. Во-вторых, они проявили себя с самой лучшей стороны перед именитыми гостями, особенно перед крупными предпринимателями». Иностранные зрители увезли с собой впечатление миролюбивой, процветающей и дружелюбной нации. Олимпийские игры значительно умерили прежние опасения многих в отношении нацистской Германии.
На следующий год Гитлер заказал Альберту Шпееру проект нового, еще более колоссального стадиона в Нюрнберге на четыреста тысяч мест, уверенный, что Олимпийские игры отныне всегда будут проводиться в Германии.