Конечно, когда мы пришли с ней к Чайному домику, она совершенно искренне волновалась. Тяжело видеть часть своего прошлого в обломках. Ее реакция мне показалась непритворной: ясное представление о расположении Чайного домика (она вела нас туда в сопровождении камер, катившихся за нами по пятам), ощущение прохождения заново некогда хорошо знакомого пути, но вместе с тем и разочарованное потрясение, когда мы очутились на месте. Ее больше трогали воспоминания о прожитом, чем созерцание запущенных старых развалин в холодном свете дня. И, судя по ее виду, она вовсе не выдумывала и не изображала свои чувства и эмоции.
Марион добавила: «Я все время чувствовала, что она говорит правду, но, может быть, чуть-чуть путается в воспоминаниях, вносит некоторую двусмысленность в детали и факты, слегка приукрашивая истину, чтобы представить Еву в лучшем свете». Она подчеркивает, что в архивах хранится пленка, запечатлевшая обеих кузин в купальниках на берегу Кёнигзее. Значит, Гертрауд определенно была там, пусть и не так долго, как говорит. Фотография, снятая ее отцом, на которой Гертрауд сидит за столиком уличного кафе в Йене, подписана «Гертрауд, лето 1944». Поскольку обе датировки неточные, головоломка остается в силе.
С 2001 по 2005 год, через шестьдесят лет после того, как она скрашивала одиночество Евы в Бергхофе, я посещала фрау Вейскер несколько раз и подробно расспрашивала. Во время первой встречи меня приятно удивили ее энергия и живость. В восемьдесят с небольшим лет она была — и остается — умной женщиной, способной ясно излагать свои мысли. И события тех лет она помнит в мельчайших деталях. Возможно, потому, что ей так долго пришлось держать воспоминания при себе. Но она хотела во что бы то ни стало восстановить доброе имя безбожно оклеветанной кузины, и не исключено, что это порой вынуждало ее поступиться истиной. Ее ненависть к человеку, погубившему жизнь Евы — и миллионов других людей, — не уступает ее преданности двоюродной сестре. Не сказать, чтобы она сознательно преувеличивала продолжительность своего пребывания в Бергхофе. Но в какой-то момент она точно была там, причем достаточно долго, чтобы, независимо от действительного срока, составить о привилегированном, но вместе с тем унылом существовании Евы полное впечатление и поделиться им. В ее памяти сохранился живой и печальный образ кузины — здоровой и сильной молодой женщины чуть за тридцать, но без мужа, детей, любовника, половой жизни и собственной семьи, упакованной в блестящую обертку и третируемой ведьмами Оберзальцберга. Гертрауд придает лишениям Евы гораздо больше значения, чем окружавшей ее бессмысленной роскоши.
На мой взгляд, история фрау Вейскер звучит по большому счету правдиво. Возможно, она чрезмерно подчеркивает свою близость с Евой — учитывая, что та была на двенадцать лет старше: значительная разница, когда одной женщине тридцать два, а другой, наивной и возвышенной, всего двадцать один. Но последней живой родственнице это вполне можно простить. В целом я ей поверила, и она подкрепила сказанное многочисленными доказательствами. Она откопала подаренные ей Евой безделушки: дешевую коробочку ярких оранжево-розовых румян