#заяц_прозаек

— Вот здесь подправь. Видишь, у тебя стена неровная? А ты, Кошкина, молодец. Попробуй еще флюгер дорисовать. Ковальчук, слишком много черного. Добавь красок. Степанов! Это что такое?

Я вздрагиваю, и карандаш вычерчивает изгиб, которого быть не должно.

— Мой дом, — отвечаю я, — как вы и просили.

Я старался изобразить его максимально точно: в местах, где стены истончились, выводил тонкую, едва заметную линию. Одно из окон, где шумоподавитель встроен в жалюзи и заедает, обозначил пунктиром. В центре гостиной поставил жирную точку-усилитель, из которого спиралью раскручивалась питающая дом энергия.

— По-твоему, это дом? — грохочет Маргарита Семеновна прямо над ухом. — А по-моему, это скрипичный ключ!

Класс разражается смехом. Я смотрю на седеющее каре учительницы и вспоминаю, как изобразил обморок, чтобы незаметно стащить с ее плеча несколько волос. С них слетела бодрая Итальянская полька Рахманинова. Я поразился тогда ее живости, но энергии в ней оказалось всего на два дня.

— Мне за вас и без того уже досталось у директора, — продолжает Маргарита Семеновна. — Вы мне еще и выставку хотите сорвать?

— Но вы же говорили, что нужно рисовать дом таким, каким его видим мы? — замечает вдруг Фатя.

Она сидит на соседнем ряду. На ее листе — балкон с цветочным горшком по периметру. Только не ровный, а волнистый, как юбка танцовщицы. По акварельной зелени листьев разбрызганы капли оранжевых цветов. Как будто кто-то над рисунком пил фанту и с полным ртом прыснул со смеху.

— Да, но… — Маргарита Семеновна не находит, что ответить, и к моей парте больше не подходит. Я с благодарностью смотрю на Фатю. Она улыбается мне в ответ и заправляет выбившуюся прядь под хиджаб. Одного взгляда на эту прядь достаточно, чтобы понять: там как минимум Зима Вивальди. И как я только раньше не замечал?

— Фатя, — говорю я после урока. — а дай мне волосок с твоей головы?

Фатя хохочет так звонко, что в ушах становится щекотно.

— А ты приходи в пятницу на дискотеку, тогда дам.

Внутри у меня все снова сжимается в комок.

Отец вне себя от ярости, когда я приношу ему вальс собачек. Он багровеет, кашляет и кричит.

— Я не могу поверить, что ты полгода гонялся за этим! — он с пренебрежением бросает добытые мной волоски в банку с подписью «брак». — Ты что, не мог заранее проверить?

Ага, подхожу я такой к директору: разрешите потрогать ваши волосы? Мне нужно узнать, подойдут они для нашего усилителя или нет. Но я благоразумно молчу.

— Концерт для скрипки с оркестром № 2 Паганини продержится максимум до выходных. Максимум! И это счастье, что он у нас вообще есть. Мама с таким трудом добыла его в супермаркете! И о чем ты только думаешь?

В этот момент у магазина на первом этаже включается динамик, и к нам в окно летит «Ты пчела, я пчелово-о-од, а мы любим мё-о-од». Опережая отца, я бегу по спиральному коридору к окну и опускаю шумоподавитель. Он заедает на середине.

Отец стоит у окна, держась за сердце. Из багрового он быстро становиться зеленым, а потом белым. Я дергаю жалюзи, но оно не поддается. Да давай же!

Отец сползает по стене на пол. Силы покидают его очень быстро. Я бросаю жалюзи и ищу на ютубе Ленинградскую симфонию Шостаковича. Включаю ее на полную. По ушам бьет реклама, и отец протяжно стонет. Наконец раздается музыка. Я перевожу дух. В комнате вдруг становится душно. Я пытаюсь вдохнуть, но легкие будто сдавило невидимым жгутом. Сосредотачиваюсь на симфонии и с силой дергаю жалюзи. Шумоподавитель наконец поддается и беззвучно ползет вниз.

Через полчаса мы сидим на кухне, мама заваривает чай. Ее карманный шумоподавитель на зарядке. Отец вытирает пот со лба:

— Мы слишком долго используем усилитель на минимальных настройках. Если так и дальше пойдет, следующий шансон за стеной нас убьет.

И я решаюсь:

— В пятницу я иду на дискотеку.

— Какую еще дискотеку? — мама ставит передо мной чашку. — Никуда ты не идешь. Твой шумоподавитель…

— Знаю. Но Фатя иначе не даст мне ни волоска. А у нее там что-то сильное, я чувствую. Я как увидел… Она же все время в хиджабе, и мне даже в голову не приходило, что она тоже может…

— Слушай, — вздыхает отец. Слова даются ему с трудом. — Я там наговорил тебе всякого. Ты это… Не ходи, в общем. Забудь. Я сам разберусь.

Я смотрю на покрытый испариной лоб отца и мне страшно. Если один пчеловод так нас истощил, что меня ждет на дискотеке?

— Нет, ты прав. Я слишком долго тянул. Я пойду. Ты же видел, я могу вынести больше, чем ты. Я моложе.

Мама качает головой.

— Возьми мой шумоподавитель, он поновее. И обещай, что вернешься сразу же, слышишь, сразу же, как только начнет кружиться голова?

В пятницу я надеваю свои лучшие джинсы и голубую рубашку навыпуск.

— В консерваторию, что ли, собрался? — смеется Ковальчук с последней парты. На нем свободные штаны и безразмерная цветастая майка. Волосы уложены гелем. Вероятно, он кажется себе модным. «А мне повезё-о-от, с тобой мне повезё-о-от», играет у меня в голове. Я поднимаю глаза на Фатю и подкручиваю ручку шумоподавителя.