Серафима, одобрительно кивая, выползла за дверь. На доске возникло «Здравствуйте! Меня зовут…» Надо признать, писала Юлёк до отвращения каллиграфически.
Класс обреченно зашуршал тетрадями.
Меня зовут Виктория, — начала я, и настроение упало окончательно. Отвратительное имя. Подарившее мне кликуху «Виктория Сикрет», переросшую в «ВикCик». Ненавижу. Победительница, как же. Спрашивается, где я — и где победы. Нет, при моем гренадерском росте победы ожидались. Просто должны были ссыпаться в закрома. В спорте, например, хорошо побеждать с ростом 175 и ногой сорокового размера. Бег там, баскетбол, весла, штанга. Диски и болы. Ждут вас. Что ж вы не?
А я не. Не спортивная. Не азартная. Не упертая. Ненавижу отжимания и качание пресса. Да и пресс у меня, надо признать. Я книжки люблю. И купаться. Кошек еще.
О чем писать-то? Не о кошках же.
Меня зовут Краев Михаил. Я с детства интересуюсь…
Черт, давно такого бреда не писал. Детсад какой-то. Эта Юлия Александровна, конечно, ничего так. Фигурка. И в целом. Симпатичная. Но не думает же она, что ей сейчас класс накатает воз признаний о сокровенном. Ага, ждите. Булыгин вон, по роже вижу, какую-то хамскую муть строчит. Хорошо если не «Встретимся на сеновале, детка?»
Я скосил глаза на соседнюю парту, через проход. Получил оттуда трепетный взор и хлопание ресниц. И пальчики сердечком. Алина-Малина. Мы с ней с нового года… ну встречаемся, в общем. С нее вот станется выдать на-гора страниц пять о нашей неземной любви. А любовь. Ну как — любовь… Просто однажды началось: куда я — туда и она. Заговорит — и цоп за пуговицу. И не уйдешь уже. В глаза снизу заглядывает. Она маленькая, до плеча мне. И всё помочь ей надо. И всё объяснить что-то. Донести. Принести. Починить. Встретить. Подождать. Проводить. И уже все знают, что мы — вместе. И уже все пацаны мне завидуют и смотрят этак. С намеком. И уже вся наша бабская кодла с ней не разговаривает. Одна Вика Шапошникова, пожалуй, у Алинки и осталась. Вика. Виктория Сикрет Шапошникова. Интересно, кстати, а она о чем строчит? Сикрет?
Меня зовут Малинина Алина. Моя мечта — стать врачом. Я считаю, что врач — самая благородная на свете профессия.
На самом деле врач из меня — как из Шапошниковой балерина. Или как из Краева — балерун. Мишка — он как реальный медведь, здоровый, неуклюжий. Умный, правда, и добрый. Открытый такой и доверчивый, как три рубля. Если б вот Артемий был таким. Эх, Артемий-Артемий, Тёма-Тёмушка, темная головушка. Сидит… На полях тетради рисует что-то. Сочинение идет, похоже, лесом. Задумался. Художник. Эх..
Врач — это человек, всецело преданный своему высокому призванию…
— Про что врешь, Викуся? — басит Краев, развернувшись ко мне.
— Отвали, не твое собачье, — огрызаюсь я, прикрывая рукой написанное. Прикрывать, вообще-то нечего. Корме «Меня зовут Виктория» больше ничего пока не добавилось.
— Да не шипи, я только стиралку попросить хотел.
— Я и не шиплю, — отвечаю тихо и уже в спину.
Папа как-то, классе во втором, прикрепил мне над столом лозунг «БОЙСЯ БЫТЬ СЕРЕДНЯЧКОМ!» Из журнала вырезал. Вот я на всю жизнь и испугалась. Быть собой. Потому что я — середнячок из середнячков. Из тех, кто в соревнованиях на середнячковость займет место ровно в центре. Люблю рисовать, но не умею. Артемий вон умеет так, что ой. Нет, он, конечно, ни разу не Леонардо. Но я-то, я-то даже не Артемий. Мишка — просто тупо умный. Если так можно сказать. Ему контрольную по матеке на пять — как мне… Как мне не знаю, что даже. Как мне час в речке просидеть. Или кошку за ухом почесать. Больше я ничего, собственно и не умею толком. Алинка красивая, как картинка. Танька на гитаре играет и поет, а на мне медведь оттоптался. Так и проживу жизнь. Среднюю. Середнячковую. Тоскааааа.
Ксяу несколько раз щелкнула пультом и грустно посмотрела на четыре саркофага.
Девушка, точнее — девочка из небольшого российского городка. Пожилой грузчик-итальянец. Старушка из Испании, бывшая модель и танцовщица. Художник — афроамериканец лет тридцати. Существа, которые сейчас считали себя девочкой Викторией и ее одноклассниками — Михаилом, Алиной и Артемием. К четырем телам в костюмах дополненной реальности тянулись провода, кси-линии, разные по толщине трубки и нео-нити.
Этттр видел, что Ксяу выглядит усталой и печальной. И видеть это было почему-то больно. Он знал, что любимый питомец Ксяу — маленькая пушистая голубая планета — медленно умирает. Он знал, что Ксяу особенно тяжело переживает это, чувствуя свою вину. Из-за возрастной оссцилляции, которая проходит особенно долго и тяжело у таких ранимых и тонких созданий, как Ксяу, она не могла какое-то время ухаживать за малышкой Террой. Там возникла какая-то инфекция. Непонятный вирус начал косить все разумное. И вот сейчас на Терре осталось всего четыре крохотных сапиенса, в которых едва-едва теплилась жизнь.
— Может быть, гуманнее просто усыпить ИХ?
— Я не могу, — в ее голосе слышалась настоящая боль, — я хочу, чтобы ОНИ дожили то время, которое ИМ отпущено, без боли. И счастливыми.