Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

Каждый вид кажется хорошо продуманным. Здесь есть четкие ориентиры, между которыми удобно прогуливаться: памятник Пушкину, увековечивающий его пребывание в Одессе, пушка, захваченная у британцев во время Крымской войны. Вот здесь, надо полагать, и совершалась обычно вечерняя passeggiata[85], «хождение туда-сюда в сумерках, обмен сплетнями и даже… довольно бурный флирт». Выше находится здание Оперы, выстроенное по образцу венской. Там еврейская и греческая партии, поддерживавшие модных итальянских певцов (например, «монтечеллисты» и «карраристы»), затевали драки. Одесса не из тех городов, где жизнь сосредоточена вокруг собора или крепости. Одесса — это эллинский полис, город купцов и поэтов, и здесь — его буржуазная агора.

В лавке старьевщика в аркаде я покупаю несколько советских медалей (для своих детей) и парочку почтовых открыток XIX века. На одной из них запечатлен летний, может быть, июльский, день в конце столетия. Судя по коротким теням от каштанов, время близко к полудню. На бульваре «даже в полдень, в разгар лета, сохранялась прохлада», как сказал один одесский поэт. Дама под зонтиком идет по бульвару, удаляясь от статуи Пушкина, а возле тротуара няня катит огромную черную детскую коляску. Над домами чуть виднеется купол фуникулера, который перевозит людей из порта наверх и обратно. А ближе к горизонту видна гавань с мачтами.

А если повернуть от лестницы налево, то впереди будет здание старой Биржи — вилла с пилястрами коринфского ордера, где можно вести дела. Сейчас там находится Городская дума, и вывешен флаг в честь бельгийской делегации. Начало ноября, а погода стоит такая теплая, что мы гуляем по улице в одних рубашках. Мы проходим мимо нескольких особняков, мимо отеля и еще через три дома — здание, где размещался банк Эфрусси, а семья жила в соседнем доме. Вот здесь и родились Жюль, Игнац и Шарль.

И там же родился Виктор. Мы решаем подойти к этому дому с обратной стороны.

Там царит беспорядок. Штукатурка отваливается пластами, балконы разваливаются, поголовье амуров явно уменьшилось. Подойдя ближе, я вижу, что и этот дом перелицевали, штукатурка явно новая, да и окна, разумеется, тоже. Но прямо наверху я замечаю один-единственный балкон с сохранившимся семейным вензелем.

Я в нерешительности останавливаюсь, а Томас, которому море по колено, бесстрашно входит через разломанные ворота под аркой во двор позади дома Эфрусси. Там конюшни с полом из темного камня. Это балласт, замечает он через плечо, — лава из Сицилии, которую привозили корабли с зерном. Туда — зерно. Обратно — лаву. Во дворе оказываются люди, пьющие чай, — человек десять. Они внезапно умолкают. На каменных блоках отдыхает «Ситроен 2CV». Немецкая овчарка, сидящая на цепи, заливается лаем. Двор весь в пыли. Три мусорных контейнера доверху заполнены досками, штукатуркой и обломками камня. Томас находит прораба — на нем блестящая кожаная куртка. Да, можете зайти внутрь, говорит прораб: вам повезло, там все только что отремонтировано, все новехонькое, очень красиво получилось, на славу и в срок — отличная работа! Мы только что разместили в подвале лабораторию, установили пожарные двери и спринклерную систему. Дальше возьмемся за офисы. Нам пришлось избавиться от всей этой старой рухляди: дом безнадежно обветшал, все прогнило. Видели бы вы его месяц назад!

Я бы взглянул. Но я опоздал. К чему же теперь здесь можно прикоснуться, если все уже ободрано до самого скелета? Тут даже потолков нет — только стальные брусья и электрические провода. Пола тоже нет — только бетонная стяжка. Стены свежеоштукатурены, в рамах новые окна. Торчат металлические каркасы — основы будущих перегородок. Все старые двери сняты — осталась только одна, дубовая, ее вынесут на свалку завтра. Единственное, что сохранилось, — само пространство, сам объем этих комнат почти пятиметровой высоты.

Здесь ничего больше нет.

Томас и блестящий прораб быстро идут вперед, разговаривая по-русски. «После революции в этом доме находилась штаб-квартира пароходной компании. До этого? А бог его знает! Сейчас что? Санитарно-эпидемиологическая станция. Поэтому внизу мы и устраивали лабораторию». Они идут очень быстро. Я стараюсь не отставать.

Мы уже почти вышли через дверь обратно в пыльный двор, но вдруг я разворачиваюсь и иду назад. Я ошибся. Поднимаясь по лестнице, я кладу руку на чугунную кованую балюстраду: каждая колонна увенчана черным пшеничным колосом из герба Эфрусси. Это пшеница с украинских полей, на которой разбогател род Эфрусси. Брат зовет меня снизу, я подхожу к окну и гляжу на променад между рядами каштановых деревьев, на пыльные дорожки и скамейки, уходящие к самому Черному морю.

Мальчики Эфрусси по-прежнему здесь.