Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

По пути обратно, в гостиницу, мы заходим в синагогу. Говорили, будто одесские евреи были такими богохульниками, что тушили сигареты прямо о стены синагоги. Для них, наверное, устроен особый круг ада. Сейчас тут, внутри, кипит жизнь. Недавно здесь открылась школа, которой заведуют молодые люди из Тель-Авива. Часть здания реставрируют. К нам подходит один из студентов и здоровается с нами по-английски. Мы деликатно заглядываем, не желая тревожить их, и там, в левой части комнаты, впереди, стоит желтое кресло. Это кресло для пасхального седера, — кресло для избранного, особое кресло, которое всегда стоит в стороне.

Желтое кресло Шарля оставалось невидимым, стоя на виду. Оно было настолько очевидно, что просто растворялось на фоне картин Дега и Моро, рядом с витриной, полной нэцке, в его парижском салоне. Желтое кресло — это каламбур, еврейская шутка.

Стоя перед Археологическим музеем с его статуей борющегося со змеями Лаокоона — того самого, которого Шарль рисовал маленькому Виктору, — я сознаю, насколько я ошибался. Я думал, мальчики уехали из Одессы получать образование в Вене и Париже. Я думал, что Шарль отправился в свое большое турне по югу Европы, чтобы расширить горизонты, чтобы уехать подальше от глуши и узнать побольше о классическом искусстве. А оказалось, что весь этот город — сплошной образец классического мира, замерший над портом. Здесь, в ста метрах от дома Эфрусси на бульваре, находился музей, где множество залов заполнены античными экспонатами, найденными прямо здесь, при строительстве новой Одессы, каждое десятилетие удваивавшейся в размерах. Конечно, в Одессе имелись свои ученые и коллекционеры. Только из-за того, что Одесса была пыльным городом, населенным грузчиками, матросами, кочегарами, рыбаками, ныряльщиками, контрабандистами, авантюристами, мошенниками и торговцами — такими, как их дед Иоахим, отгрохавший дворец, — вовсе не значило, что здесь нет писателей и художников.

Так, значит, все началось здесь, на берегу моря? Быть может, это все одесское — и легкость на подъем, и дух предпринимательства, и охота за старинными книгами, или за Дюрером, или за любовными приключениями, или за удачными сделками на поприще хлеботорговли? Безусловно, Одесса — это отличная отправная точка. Отсюда можно поехать на восток, а можно и на запад. Это язвительный, алчный, многоязыкий город.

Это подходящее место и для перемены имени. «Еврейские имена неприятны на слух»: именно здесь их бабушка Бальбина стала Беллой, а дедушка Хаим стал Иоахимом, а потом Шарлем Иоахимом. Здесь же Ицхак стал Игнацем, а Лейба стал Леоном. И Ефрусси стали Эфрусси. И здесь же память о Бердичеве — местечке на севере Украины у польской границы, откуда был родом Хаим, оказалась замурована за светло-желтой штукатуркой, покрывшей стены первого семейного дворца на Приморском бульваре.

Именно здесь они и стали теми самыми «Эфрусси из Одессы».

Это подходящее место для того, чтобы, положив что-нибудь в карман, пуститься в путь. Мне хочется съездить посмотреть, какое небо в Бердичеве, но уже пора возвращаться домой. Я брожу под каштанами рядом с домом и пытаюсь отыскать хоть один каштановый орех, чтобы положить его в карман. Я дважды прохожу по бульвару, но, похоже, я опять опоздал на месяц. Каштанов нигде нет. Что ж — надеюсь, их подобрали местные ребятишки.

Желтое / золотое / красное

Я лечу из Одессы домой. Этот год опустошил меня. Точнее, не один год: я уже почти два года изучаю пометки на полях книг, письма, которые использовались как книжные закладки, фотографии родственников XIX века, различные одесские грамоты, конверты из дальних углов выдвижных ящиков, хранящие скупые печальные аэрограммы. Уже почти два года я скитаюсь по разным городам, держа в руке старую карту, чувствуя растерянность.

Мои пальцы стали липкими от старых бумаг и пыли. Мой отец продолжает находить что-то новое. Как, интересно, ему удается все время находить что-то новое в своей крошечной квартирке вышедшего на пенсию священника? Недавно он нашел какой-то дневник 70-х годов XIX века на неразборчивом немецком, и нужно, чтобы кто-нибудь мне его перевел. Неделя проходит в архиве, и весь мой улов — список непрочитанных газет, напоминание о том, что надо просмотреть некоторые письма, знак вопроса по поводу Берлина. Моя мастерская завалена романами и книгами о «японизме», я соскучился по своим детям, я уже много месяцев не делал фарфора. Волнуюсь: что получится, когда я наконец усядусь за гончарный круг?

Всего несколько дней в Одессе — а у меня больше вопросов, чем прежде. Где Горький покупал свои нэцке? Какой была библиотека в Одессе в 70-е годы XIX века? Бердичев был разрушен в годы войны, но, может быть, мне все-таки следует съездить туда, посмотреть, какой он. Конрад тоже был родом из Бердичева: может быть, следует почитать Конрада. Писал ли он о пыли?