Заяц с янтарными глазами

И кто-то гасит свет в библиотеке — как будто, сидя в темноте, можно стать невидимкой, — но шум все равно проникает в дом, в комнату, в самые легкие. Внизу, на улице, кого-то бьют. Что же теперь делать? Сколько можно делать вид, будто ничего не происходит?

Кто-то из друзей, уложив чемодан, выходит на улицу, проталкивается через эти бурлящие, волнующиеся толпы восторженных граждан Вены, направляясь на вокзал Вестбанхоф. Поезд в Прагу отходит в 23:15, но уже к девяти он набит битком. По вагонам шныряют люди в форме и выволакивают людей на перрон.

К 23:15 нацистские флаги уже развеваются на парапетах правительственных зданий. В половине первого ночи президент Вильгельм Миклас признает новый кабинет министров. В 1:08 Клаузнер объявляет с балкона «с великим волнением в этот торжественный час о том, что Австрия свободна, что в Австрии одержали победу национал-социалисты».

На чешской границе — очередь из пешеходов и автомобилистов. По радио уже играют «Баденвейлер» и «Хофенфридбергер» — немецкие военные марши. Они перемежаются с лозунгами. Разбивают первые витрины еврейских магазинов.

И в ту же самую первую ночь уличные звуки становятся криками во внутреннем дворе дома Эфрусси, отдающимися эхом от стен и от крыши. Вот уже чьи-то ноги топочут по лестнице — по тридцати трем низким ступенькам, ведущим в квартиру на втором этаже.

Чьи-то кулаки молотят в дверь, кто-то давит на звонок. Их восемь или десять человек — целая шайка. На них подобие формы, нарукавники со свастиками. Среди них есть и знакомые лица. Некоторые еще совсем мальчишки. Час ночи, но никто не спит, все одеты. Виктора, Эмми и Рудольфа заталкивают в библиотеку.

В ту первую ночь они шныряют по всей квартире. Через двор летят крики: кто-то обнаружил салон с французскими мебельными гарнитурами, с фарфором. Кто-то смеется, обыскивая шкаф Эмми. Кто-то жмет на клавиши пианино, извлекая мотив. Другие роются в кабинете: выдвигают ящики, обшаривают письменные столы, сталкивают большие книги с подставки в углу. Они забираются в библиотеку — и сбивают глобусы с подставок. Эти судорожные попытки причинить беспокойство, нарушить привычный порядок, перевернуть все вверх дном нельзя даже назвать грабежом: это, скорее, поигрывание мускулами, потрескивание костяшками, разминка. Люди в коридорах что-то выискивают, высматривают, подглядывают, пытаясь понять: что же здесь есть?

Они забирают из столовой серебряные подсвечники, поддерживаемые слегка захмелевшими фавнами, малахитовые фигурки животных с каминных полок, серебряные портсигары, деньги, перехваченные зажимом, из письменного стола в кабинете Виктора. Маленькие русские часы с розовой эмалью и золотом из гостиной. И большие часы из библиотеки — с золотым куполом на колоннах.

Они много лет ходили мимо этого дома, мельком видели лица в окнах, заглядывали во двор, когда привратник, пропуская фиакр, ненадолго распахивал ворота. И вот теперь они здесь, внутри. Вот, значит, как живут евреи, вот как евреи тратят наши деньги: комнаты ломятся от всякого добра. То, что они сейчас взяли, лишь сувениры, небольшое воздаяние. Это только начало.

Последняя дверь, до которой они доходят, ведет в гардеробную Эмми в углу — в комнату, где стоит витрина с нэцке. Незваные гости смахивают все с письменного стола, который Эмми использовала в качестве туалетного столика: маленькое зеркало, фарфор, серебряные шкатулки и цветы, которые присылают с лугов Кевечеша, а Анна потом собирает в букет и ставит в вазу. Стол вытаскивают в коридор.

Эмми, Виктора и Рудольфа ставят к стене, трое нацистов поднимают стол и с грохотом перекидывают его через перила, и вскоре слышно, как дерево с позолотой и маркетри вдребезги разбивается о плиты двора.

Казалось, этот стол — свадебный подарок от Жюля и Фанни, присланный из Парижа, — летел очень долго. Звуки рикошетом отскакивают от стеклянной крыши. Из расколовшихся ящиков высыпаются письма.

Значит, вы — инородцы, сволочи — себя считаете нашими хозяевами, да? В следующий раз отсюда вы сами вылетите, сволочи вонючие, вонючие евреи.

Это неорганизованная, несанкционированная «арианизация». Никакой санкции и не требуется.

Грохот ломаемых вещей — награда за долгое ожидание. Эта ночь полна таких наград. О ней давно уже мечтали. Эту ночь предвкушали давным-давно, когда деды рассказывали внукам сказку о том, что однажды ночью всем евреям наконец придется держать ответ за все, что они натворили, придется отдать все, что они награбили, отняли у бедняков. О том, как все улицы очистят, как во всех темных местах засияет свет. Потому что, рассказывали они, имперский город запачкали евреи, явившиеся сюда из своих зловонных хибар, они захватили все, что раньше было нашим.

По всей Вене взламывают двери, и дети прячутся за родителей, под кровати, в шкафы — куда угодно, лишь бы укрыться от шума и не слышать, как арестовывают, бьют и заталкивают в грузовики отцов и братьев, как оскорбляют матерей и сестер. И по всей Вене люди завладевают тем, что должно принадлежать им, что принадлежит им по праву.