Заяц с янтарными глазами

Иногда Элизабет возила детей в Вену, чтобы они повидались с дедушкой, бабушкой и дядей Рудольфом, уже подростком. Виктора с внуками возил шофер, и они сидели на задних креслах длинного черного автомобиля.

Эмми чувствовала себя неважно — пошаливало сердце. Она начала принимать таблетки. На немногочисленных фотографиях тех лет видно, что она выглядит гораздо старше. Преклонный возраст, похоже, застиг ее врасплох, но она по-прежнему красиво одевается: черный плащ с белым воротником, шляпка, приколотая чуть набок к седым прядям. Одной рукой она касается моего отца, а другой — плеча моего дяди. Должно быть, Анна по-прежнему хорошо за ней ухаживает. Она по-прежнему влюбляется.

Эмми говорит, что еще не готова к роли бабушки, однако присылает моему отцу целую серию ярких почтовых открыток, иллюстрирующих сказки Ганса Христиана Андерсена: «Свинопаса» и «Принцессу на горошине». Десятки открыток, и на каждой коротенькое письмо, по одной в неделю, бесперебойно. И на каждой — подпись: «С тысячей поцелуев от бабушки». Эмми по-прежнему нравится рассказывать сказки.

Рудольф растет дома один, годами не видя сестер и брата. Он высокий и красивый. На одной фотографии он стоит в дверном проеме гостиной, на нем бриджи для верховой езды и армейская шинель. Он играет на саксофоне. Наверное, звуки этого инструмента отдавались отличным эхом в опустевших комнатах дворца.

В июле 1934 года Элизабет с мальчиками провела в Вене две недели. Это были как раз те недели, когда австрийские эсэсовцы совершили попытку переворота: канцлер Дольфус был убит в собственном кабинете и это послужило сигналом к нацистскому путчу. Мятеж подавили, было множество жертв, и новый канцлер Курт Шушниг принимал присягу в условиях угрозы гражданской войны. Мой отец помнит, как однажды он проснулся в детской венского дворца, подбежал к окну и увидел пожарную машину, с грохотом и воющей сиреной проезжавшую по Рингу. Я задавал отцу наводящие вопросы, надеясь, что он вспомнит еще что-нибудь (демонстрации нацистов? вооруженная полиция? кризис?), но безуспешно. Та пожарная машина так и осталась «альфой и омегой» его Вены 1934 года.

Виктор почти перестал притворяться банкиром. Возможно, именно поэтому, а может быть, благодаря компетентности его заместителя, герра Штейнхаусера, дела в банке идут хорошо. Виктор по-прежнему ежедневно ходит в банк и изучает там обширные, напечатанные мелким шрифтом каталоги из Лейпцига и Гейдельберга. Он начал коллекционировать инкунабулы — самые ранние печатные книги, а предмет его острейшего (и лишь усилившегося со времени крушения империи) интереса — древнеримская история. Книги хранятся в библиотеке, выходящей на Шоттенгассе, в высоком книжном шкафу с сетчатой дверцей, а ключ Виктор всегда носит на цепочке от часов. Первопечатные издания латинских историков — более чем странный (к тому же весьма дорогостоящий) предмет коллекционирования, но Виктора интересуют империи.

Супруги вместе ездят отдыхать в Кевечеш, но после смерти родителей Эмми это имение как будто сжалось: в конюшнях осталось только две лошади, егерей стало меньше и никто больше не устраивает шумную еженедельную охоту. Эмми прогуливается пешком до излучины реки, мимо ив, где всегда дует ветерок, и возвращается к обеду, как всегда раньше делала с детьми. Только теперь, когда у нее забарахлило сердце, она ходит совсем медленно. Купальня на озере пришла в запустение, берега заросли шелестящим камышом.

Дети Эфрусси рассеяны по миру. Элизабет по-прежнему в Альпах — теперь она живет в Швейцарии, в Асконе, — и приезжает, когда может вырваться, с сыновьями в Вену, и тогда Анна всячески заботится о них. Игги проектирует одежду для круизов в Голливуде. А Гизеле с семьей из-за разразившейся в Испании гражданской войны пришлось уехать из Мадрида в Мексику.

В 1938 году Эмми исполнилось пятьдесят восемь. Она все еще очень хороша собой. Жизнь в Вене сделалась суматошной, зато в доме она как будто замерла. Восемь слуг идеально справляются с механизмом застывшего дворца. Ничего не происходит, только в столовой накрывают стол к часу дня, а потом к ужину, к восьми. Теперь за столом не появляется уже Рудольф. Он вечно где-то пропадает, дома его почти не видно.

Виктору семьдесят восемь лет, и он выглядит точь-в-точь как его отец в этом возрасте и как кузен Шарль на портрете, помещенном рядом с некрологом. Я пытаюсь представить себе Шарля в старости, когда черты его лица укрупнились: особенно великолепен семейный нос Эфрусси. Я смотрю на фотографию Виктора, на его аккуратно подстриженную бородку и вдруг сознаю, что он очень похож на моего отца, каким он стал сейчас, и задумываюсь: а много ли пройдет лет, прежде чем я сам сделаюсь их копией?